Дракон должен умереть. Книга I

И если бы Сагр оказался рядом на мгновение позже, он уже не успел бы вернуть ее. Но крик дракона — крик боли и ужаса — был еще ее криком. Ибо драконы не знают ни боли, ни ужаса.

Он успел. Успел вторгнуться в сознание дракона и уловить там мысли Джоан. Уловить, удержать, докричаться до нее. Вернуть.

Первый месяц Джоан молчала. Сначала Сагр не на шутку встревожился — и сотрясение, и превращение могли иметь серьезные последствия. Но довольно быстро он понял, что это молчание не было тупым и бессмысленным безмолвием сумасшедшей. Оно было... содержательным.

Месяц спустя она сидела в кресле с книгой на коленях, пока он растапливал печь и собирался заняться их ужином. Краем глаза Сагр заметил, что она смотрит не на страницы, а на свои руки. Потом Джоан вдруг захлопнула книгу, отложила ее, встала и подошла к нему.

— Так, — сказала она тихо, но четко. — Хватит. Я приготовлю еду.

Они никогда больше не говорили с ней о том, что произошло. Но с тех пор готовила только Джоан.

***

Она рассказала Генри все. И как они ждали его, и как писали письмо леди Теннесси. Как она обиделась на него. Как прыгнула со скалы – потому что больше не хотела превращаться и подумала, что это может помочь. Что вместе с собой она убьет и дракона.

Дракона убить не получилось. Но, во всяком случае, превращаться Джоан перестала.

Она рассказала Генри все — и нельзя сказать, чтобы после этого рассказа он почувствовал себя лучше. Только глубокое чувство раскаяния могло заставить его желать, чтобы она ему это рассказала — и Генри предпочел бы обо всем тут же забыть. Но он помнил. С наступлением лета Джоан все чаще открывала руки. И каждый раз внутри у Генри все переворачивалось и скручивалось. Иногда почти до тошноты.

Он не сразу заметил, что немного напрягается, когда она поворачивает голову налево, и он видит все ту же родинку под ухом. Но даже обратив наконец внимание на такую несколько странную свою реакцию, он не придал этому особого значения. Генри встречал женщин с умопомрачительными ногами, грудью, талией, бедрами, руками, даже шеей. Но ему никак не могло прийти в голову, что такие же чувства в нем может вызвать родинка.

Он постепенно приучил себя смотреть на шрамы Джоан без содрогания, и поэтому далеко не сразу обратил внимание на то, насколько безупречными ему кажутся ее руки. Генри всматривался в ее лицо, пытаясь отыскать признаки каких-то серьезных душевных перемен, в которых он был бы виноват — и не заметил, что не смотреть на ее лицо ему становится все сложнее.

Короче говоря, прошло слишком много времени, прежде чем Генри сообразил, что происходит.

***

«Надо поговорить», — подумал Генри, рассматривая стенку сарайчика. Стенка была деревянной, посеревшей от времени, но выглядела вполне прочной и целой — несмотря на то, что Генри уже которую неделю подряд нет-нет да и прикладывался об нее головой. Впрочем, прикладывался он не только об сарайчик, но вообще обо все, что оказывалось поблизости в тот момент, когда он начинал думать. Думал Генри в последнее время только об одном, и чем больше думал, тем сильнее ему хотелось обо что-нибудь приложиться.

«Надо поговорить. А не маяться тут, набивая себе шишки».

Генри задумчиво похлопал стенку рукой, как будто извиняясь за свое поведение, и пошел в дом.

***

— Джоан, опять? — Сагр смотрел на девушку скорее с изумлением, чем с укором. В руке у той была ручка деревянной ложки, разломанной пополам в процессе готовки. Джоан постукивала обломком по краю печной плиты с очень сосредоточенным видом, как будто это постукивание могло объяснить, почему в очередной раз жизнь ложки оборвалась столь внезапно и бесславно.

— Я сделаю новую, — поднял глаза Генри, отрываясь от книги. Сказать по правде, книгу он не читал, а в очередной раз сидел и думал. Стукнуться головой хотелось при этом невыносимо — но вокруг были люди. А объяснить, в чем дело, он им не смог бы.

Он и самому себе не мог толком этого объяснить.

Это будет интересно

Генри прожил с ними всю весну — и все лето. Это было дольше, чем за все разы до того, вместе взятые, и логично было предположить, что скоро он должен уехать. Почему-то считалось, что Генри не может всегда жить у Сагра. Почему он не может, никто никогда не спрашивал, хотя ответ — и теперь Генри прекрасно это знал, — заключался лишь в том, что ему было бы невообразимо скучно проводить все время в доме отшельника. Не самое подходящее занятие для дворянина двадцати шести лет отроду.

Сейчас Генри прекрасно понимал, что он может жить у Сагра сколько угодно. Не существовало такой точки мира, в которой его присутствие было бы более необходимым, чем здесь. Оно явно влияло на Джоан лучше, чем отсутствие. За все время она еще ни разу не пыталась превратиться, ей не снились кошмары, и, если не считать коротких приступов задумчивости, оканчивающихся сломанными ложками, Джоан казалась вполне спокойной. Судя по рассказам Сагра, почти весь предыдущий год она была совсем не такой.