Дракон должен умереть. Книга I

Генри долго смотрел на свою мать, а она — на него, и брови у нее были подняты точь-в-точь как у Генри, когда он ждал ответа на какой-нибудь каверзный вопрос.

Через два дня Генри уже был в пути.

***

Это было самое тяжелое путешествие в его жизни. Погода стояла прекрасная, пели птицы, светило солнце, журчали ручьи, но каждый шаг давался Генри с невероятным трудом. Он не знал, что скажет Джоан, когда придет. И он не знал, захочет ли она его слушать, даже если ему будет, что сказать.

Генри простоял под скалой куда больше времени, чем обычно, собираясь с духом, пока солнце не стало клониться к закату. Наконец он пнул себя мысленно в последний раз и начал долгий подъем вдоль отвесной каменной стены.

Его снова никто не встречал, но на этот раз Генри это не удивляло. Когда он вошел, в домике было очень тихо. Сагр раскладывал на столе остатки высушенных трав, Джоан сидела на полу спиной ко входу, разбирая какие-то книги. Когда Генри вошел, осторожно прикрыв за собой дверь, Сагр поднял глаза на звук, а Джоан обернулась.

Какой-то малой толикой своего сознания Генри заметил, что Сагр молча прошел мимо него, снял с вешалки плащ и вышел на улицу. Но он не мог проследить за ним даже глазами, потому что все остальные его мысли заполнило лицо Джоан.

Он думал, что знает людей и мир. Он думал, что многое уже повидал и ко многому привык.

Но он никогда бы не мог предположить, что человек может так измениться за несколько месяцев.

Ее лицо было очень худым и очень бледным. Ореховые глаза над проявившимися скулами казались очень большими, а тонкие губы на фоне белой кожи — очень яркими. Она поднялась, пока он стоял, оглушенный и остолбеневший, и Генри увидел, что она еще выросла и сильно похудела. Длинное шерстяное платье, одно из тех, что связала ей сама леди Теннесси, еще больше подчеркивало эту худобу, делая девушку, стоявшую перед Генри, эфемерной. Да, именно девушку, потому что за эту зиму Джоан совсем перестала быть девочкой.

Но больше всего его поразила внутренняя перемена, которую он чувствовал, хотя Джоан продолжала стоять и молчать. В ней были тишина и отстраненное спокойствие, которое иногда он встречал разве что у своей матери, да еще у Сагра. Спокойствие и мудрость.

Она повернула руку, поправляя замявшийся рукав, и его внутренности вдруг резко скрутило. Длинный, неровный яркий шрам, идущий почти на всем протяжении руки от локтя до запястья. Она заметила его взгляд и повернула обе руки, сложив их перед собой. Он моргнул и снова посмотрел ей в глаза.

В голове повторялось глупым бессмысленным рефреном что-ты-натворил-что-ты-натворил-что-ты-натворил...

Он медленно подошел, не очень понимая, что делает, и еще немного постоял перед ней, а потом опустился на одно колено, взял одну искалеченную руку и поднес ее к губам. Рука казалась очень хрупкой. Некоторое время оба не двигались, потом наконец она освободила пальцы и положила ее ему на щеку, заставляя его поднять голову. Некоторое время она смотрела на него сверху вниз очень серьезно. Потом опустила руку и сказала мягко:

— Я приготовлю нам ужин.

Быть человеком

Генри остался.

Прошла неделя, невероятно спокойная, тихая, светлая неделя. Генри долго не мог понять, откуда взялось знакомое чувство, пока наконец не вспомнил с удивлением, что так уже было в детстве, когда он поправлялся после тяжелейшей кори. Было то же постепенное осознание мира заново, то же внимание к деталям, до того пропускаемым безо всякого интереса, то же стремление к покою, созерцанию, тишине. Именно тогда, в десять лет, случился его первый книжный запой, к величайшему удовольствию матери и некоторому недовольству отца, считавшему, что чтение — крайне неподходящее для мальчика занятие. С тех пор Генри и приобрел привычку ударяться поочередно то в разгул, то в интеллектуальное затворничество, позволяя обоим родителям радоваться за своего сына, если и не одновременно, то хотя бы в равном количестве. Со смертью отца необходимость в разгулах отпала, но сила привычки оказалась непреодолимой.

Сейчас Генри тоже стал много читать. Благодаря Джоан в доме Сагра появилась отличная подборка книг — серьезные научные трактаты сочетались в ней с легкой поэзией крессов в оригинале или нескольких искусных переводах, записки и воспоминания известных путешественников — с любовными романами в стихах, написанными кружком придворных трубадуров, творивших еще при дедушке Джоан. Было в этой библиотеке и много книг по религии и философии. Последнее, впрочем, было чтением не для праздного удовольствия — Джоан и Сагр выискивали любые упоминания драконов.

Это их занятие, продолженное и после приезда Генри, представляло для него предмет особых угрызений совести. Он с ужасом понял, что по сути не знает ничего про то, что происходило с Джоан почти год. В прошлый приезд зимой он мало интересовался ее состоянием.