Дракон и медведь (СИ)

— Папа, — повторила она, удивляясь тому, что может говорить без голоса.

— Ты подвела меня, моя девочка, — говорил он. — Ты могла стать сосудом, чтобы я вернулся, но в тебе так мало было любви и ненависти.

— Любви и ненависти? — так удивительно было говорить без голоса.

— Любви ко мне и ненависти к моему врагу, — грустно ответил отец, отводя руку и разрывая прикосновение.

— Это ведь не так. Даже когда я думала, что схожу с ума, даже когда твой голос в моей голове требовал невероятного — отдаться врагу, я тебе верила. А потом ты перестал со мной говорить…

Ей было так больно, хотелось плакать, хотелось впервые показать отцу, насколько ей не безразлично всё, что происходит, но слез не было. Еще обидней было услышать от отца упрёк.

— Ты перестала меня слышать, милая. Видимо, твой муж так очаровал тебя, что ты добровольно разорвала нашу связь.

— Неправда! — мысленно кричала Катия, но отец только покачал головой, повторяя: — Тише. Я уже привык к безмолвию. — Тогда она отогнала лишнюю панику и сосредоточилась только на одной мысли: — Что же делать?

— Просто постарайся больше ничего не испортить, — сказал отец. — Ты не стала моим сосудом, тогда стань моим мечом.

— Не испортить? Мечом?

Вопросы остались без ответа. Образ отца стал таять, а Катию словно закружило в воронке и выбросило. Спиной она лежала на достаточно твердой опоре. Она попробовала пошевелить ступнями — и у неё получилось. Потом кисти рук — результат тоже порадовал. Двигаться, дышать, рассматривать себя оказалось совсем не сложно. Главным открытием было то, что она была живой и находилась в своем знакомом, пусть и не идеальном мире, а не в жутковатом, потустороннем. И все же что-то было не так.

Катия опустила руку, провела по животу. Такого привычного, похожего на готовый лопнуть наполненный бурдюк, его не было. Точнее он был обычный — плоский…

— Ребенок! — резко схватившись, Катия ощутила еще один признак того, что жива — боль в уже опустевшем лоне.

— Все хорошо. У тебя просто замечательная, красивая девочка, — предательница Мэгги очень мягко попыталась уложить бывшую воспитанницу.

— Я хочу её видеть! — даже сама не зная зачем, потребовала Катия.

— Хорошо, — внезапно согласилась Мэгги. Кивнула служанке у себя за спиной, помогла взбить подушки Катии так, чтобы та смогла сидеть. А потом ей принесли сверток, из которого едва выглядывало недовольное личико. Мэгги показала, как нужно его держать, сама же присела рядом.

— Маленькая, — доченька скорее напоминала маленького гнома, чем человека или младенца. Красивой Катия её бы точно не назвала. Необычной? Удивительной? Катия действительно никогда раньше не видела, не держала новорожденных. Но эта девочка действительно была особенной, хотя бы потому, что совсем недавно была частью Катии. У неё был особый, неповторимый запах. Такой неуловимый… От него болезненно, но приятно заныла грудь.

— Она вырастет, — пообещала Мэгги, отрывая Катию от созерцания дочери.

— Он её видел? — Катия невольно прижала сверток крепче и малышка открыла глаза, Катия же перевела внимательный взгляд на Мэгги, как будто та должна была открыть ей сокровенную тайну.

— Да, — коротко ответила Мэгги, а по чуть сжавшимся губам и тону, Катия определила, что та чем-то недовольна. — Его милость Артур уже и имя ей дал.

— Это его право, — если уж ей придется отказаться от дочери, справедливо сразу отдать ответственность за неё отцу. — Как он её назвал?

— Люси…

Причина недовольства Мэгги сразу же стала очевидна — имя не совсем годное для принцессы. А в памяти любезно всплыло воспоминание: «Это Люси дала ему имя Артур».

— Люси?! Он решил наградить мою дочь именем шлюхи?! Никогда! — испуганная криком девочка проснулась и заплакала. Мэгги поспешила её забрать и снова вернуть кормилице. — Моргана! её зовут Моргана, как и ту, которая объединяет меня и сына короля Утера! Мать наших отцов! Королеву Моргану!

Злость, которую она испытала, лишила её сил. Она тяжело опустилась на подушки. Наверно, прав был отец — она все портит. Краем глаза она заметила, что за кормилицей выскочила из комнаты и Гарет-Белоручка. Наверняка побежала докладывать Артуру о высказываниях его ненавистной супруги.

«Мне все равно», — и ей вдруг действительно стало безразлично всё, даже собственная жизнь. Всё потеряло смысл. Она все портит, прав был отец. И не было надежды на его возвращение. Если она говорила с призраком, значит он мертв. Он мертв, а те, кто были им приговорены — живы. Она, никому не нужная, бесполезная, тоже жива… А тот, кто никому не нужен, почти что мертв…