Дракон и солнце 3. Луна, звезда (СИ)

Вернувшись домой, он бухнулся в кресло и уткнул голову в ладони. Принести в жертву тысячи ради того, чтобы вернуться домой. Чтобы спасти свою семью и своих людей - и то неизвестно, как ему это удастся…

Я превращаюсь в Харкона, подумал он. Говорил ведь Партурнакс, не надо путаться с Молаг Балом.

Но какой у него выбор? Дагот Ур сидит в Красной Горе и насылает на Вварденфелл безумие, мор и пепел. В его руках сердце бога, и никто, ни слабеющий Трибунал, ни даже Принцы Даэдра не способны его обезвредить. А Аэдра, как известно, в дела смертных почти не вмешиваются.

Остановится ли Дагот Ур, когда обратит остров в королевство пепла, или мор и бури пойдут дальше? Полетят в материковый Морровинд, на Солстхейм, в Скайрим…

Джон представил себе деревню скаалов - усыпанную золой, полную безумных чудовищ. Представил Вайтран, где Златолист увял на двести лет раньше, а жители превратились в раздутые бредящие мешки корпрусного мяса. И когда посреди этого ада откроются врата Обливиона, уже никто не встанет на пути Принца Разрушения и его орды. Из опыта с Шаварри он знал, что Мором - и наверняка корпрусом - способны заболеть даже вампиры.

Тамриэль падет, и тогда Джону будет некуда и не к кому отправляться. Он так и останется в ледяной расселине, мертвый, как преданная им Дени, как весь его мир, который накроет тень Дрогона. А Скайрим… а Серана? В каком мире она проснется - в мире, наконец-то дождавшемся Тартаага?

Долгожданная огненная буря, конец времен, который ознаменует появление Алдуина, будет милостью для Нирна и его же окончательным падением в ничтожество, ведь Алдуин все еще разбит, рассыпан на искры. И если мир все же сумеет возродиться - он возродится ущербным, как старая, умирающая луна.

Безумию Дагот Ура должен быть положен предел, его связь с сердцем должна быть разорвана, но само сердце… что с ним делать? Джон беспомощно покачал головой, страдая от собственной ограниченности, невозможности заглянуть за пределы, положенные смертному разуму, и узнать нужное.

“Рука, благословленная звездами, берет трижды проклятый меч, чтобы сжать урожай…”

И принести в Вварденфелл огненную бурю.

Ему вспомнилась Королевская Гавань, полыхающая, полная истошных воплей и ужаса. Вспомнилось и то, как мало людей, хоть живых, хоть мертвых, нашлось в Красном Замке после битвы, а ведь шел слух, что туда в поисках убежища стеклось чуть ли не полгорода. Но на деле единственное, что в замке имелось в избытке, это закладки Дикого Огня.

Серсея ненавидела Королевскую Гавань, подумал он. Там погибли ее сыновья и отец, по тем улицам ее, гордую королеву, гнали нагую и обливали нечистотами. Она не отказалась бы от победы в войне, она желала ее, но победа труднодостижима, когда в противниках дракон. А потому остается лишь насладиться последним горьким триумфом - ведь ничего в мире, даже короны и власти, она не жаждала так сильно, как увидеть ненавистную Гавань в огне. И этот огонь пришел к ней сам, его надо было лишь немного раздуть, подтолкнуть, разозлить - а потом, уходя, поджечь последний фитиль. И отчаливая от тайной пристани, увидеть, как погибнет новая королева, наконец-то воссевшая на трон своих предков.

И так бы оно и случилось, если бы Дени оказалась хоть капельку милосерднее.

Но она не приняла капитуляцию и не остановила Дрогона. Она помнила Миэрин, где ее Безупречных убивали по закоулкам, и больше не желала снисходить к пугливой и подлой людской натуре. Они разбудили дракона и пожали плоды.

И именно поэтому оставшиеся будут жить. Из-за того, что пылала Гавань, из-за клинка в ее сердце, из-за двери в лучшее будущее на самом краю мира, в ледяной расселине.

Но если бы Дени оказалась хоть капельку милосерднее…

Достигни неба жестокостью.

Да чтоб тебе провалиться, Вивек, горько подумал Джон. Прямо в Хладную Гавань, которая тебе так мила.

 

*

 

Он надеялся снова увидеть Партурнакса, но всю долгую ночь сны крутили его в каком-то бреду. Он бесконечно плутал по местам вроде бы знакомым, но незнакомым, где к нему липли чужие люди - хватали за руки, дергали, тянули, - и каждый из них обвинял его в чем-то, упрекал и требовал. Под конец ему пришлось буквально проталкиваться сквозь качавшуюся, как море, толпу - лишь для того, чтобы, вырвавшись, сорваться в безлунную пропасть.

Джон проснулся, не сразу понял, где находится, и возмущенно подумал, что вообще-то он уже не вампир и какого пекла ему такое снится. Утерев лоб, покрытый холодной испариной, он с отвращением прочитал повисшую перед глазами табличку: “Джон. Убил четыреста девяносто пять одухотворенных.”

- Четыреста… - начал он вслух и запнулся, внезапно осознавая, что уже давно превратился в массового убийцу - и даже не заметил этого.

И зачем ему об этом сообщают? Мол, раз уж начал, так к чему останавливаться? Добавим еще тысчонку-другую, а может, десять…