Дракон Нерождённый

– Склонен согласиться с тем, что вы, люди, воистину есть скверна земная, и всё было бы замечательно, кабы вы следовали логике и сокращали свою популяцию. Но каким-то образом извращённая вера толкает вас плодиться с безумной скоростью. Скверна, болезнь, плесень, расползающаяся по телу мира, вы пожираете и превращаете в дерьмо всё, до чего дотягиваетесь, и…

– И вот он снова блюёт своей ненавистью, – перебила Тильнаваль.

– Умолкни, предательница!

– Закрой рот, изверг!

– Человеческая подстилка!

– Ручной пёс!

– Вы брат и сестра, – тихо молвил Оби, – если будете так себя вести, то я лишу вас света. Будет тяжело, но я сделаю это без мук совести, потому что и сам буду во мраке.

Долгое время из соседних камер доносилось лишь яростное сопение.

– Зачем всё это, Обадайя, сын человеческий? – спросила Тильнаваль наконец. – Зачем ты всё это делаешь, чудотворец? Ужели не можешь выйти отсюда? Освободиться и воспарить… как я хотела бы.

Он пошевелил пальцами, которых уже почти не чувствовал. Перед глазами стоял день грядущий, когда его приговорят, а затем следующий, когда разгорится пламя. Дальше ничего не разобрать, лишь оранжевая буря, гнев стихии, боль и забвение. Таков путь мессии, который нужно проделать.

– Ради них, – выдохнул юноша надтреснутым голосом, – ради всех живых. Ради людей и нелюдей. Ради памяти мёртвых и надежд ещё не рождённых. Ради светил ночных и дневных. Ради пения птиц и всходящих колосьев. Ради сладости мёда и родниковой воды. Ради шума городов и зелёных чащ. Ради блеска снега в ясный день и пугающей свободы простора морского. Ради всего, что в Валемаре живёт и цветёт, ради всего, что достойно любви, ради друзей и родных…

– Ты ведь, – прошептал Бельфагрон из своей камеры без обычной злобы, – не хочешь умирать, человек? Ты безумно любишь жизнь и боишься смерти.

Обадайя сглотнул ком в горле и слёзы покатились по его грязным щекам.

– Что ж, я прожил тысячи лет, и всё равно чувствую то же, что и человеческий ребёнок. Ирония!

* * *

Остаток времени до рассвета шестого иершема они не разговаривали. Обадайя размышлял, пока мотылёк порхал под низким потолком.

Во время заседания трибунала что-то произошло, что-то странное, непонятное, и очень болезненное для всякого близкого к Господу человека. Простые верующие вряд ли заметили, однако, такие гиганты как брат Себастьян содрогнулись. Обадайя тоже перенёс удар, его сердце в те минуты будто оказалось в хватке пальцев раскалённого железа. Боль, страх и отчаяние захлестнули рассудок. Это не походило ни на что, испытанное им прежде, это… пришло свыше. Где-то в Астергаце произошло нечто настолько ужасное, что Небеса дрогнули и все, связанные с ними, дрогнули тоже.

Утром за ним пришли, заковали и повели обратно. Онемевшее тело плохо слушалось, но делало за шагом шаг, Обадайя двигался навстречу неизбежному. Теперь в комнате было светлее, восход красил стены в тёплый оранжевый цвет, и тёмные одеяния клириков казались странными в такое радостное утро.

Брат Себастьян сидел среди них, обессиленный, как марионетка без нитей, его голова лежала на груди, сверкающий посох был приставлен к стене за спинкой трона.

– Мы готовы продолжать, фра Себастиан, – сказал кардинал Сфорана, оглядевшись. – Старший скриптор, зачитайте конец протокола вчерашнего заседания.

– Слушаюсь, монсеньор. Фра Себастиан: «Что ты подразумеваешь, говоря, что мы должны примириться со всем? Кто эти все?» Подсудимый: «Со всеми. С магами, с эльфами, с ильжберитами, и даже…» На этом месте протокол обрывается, монсеньор.

– Благодарю. Фра Себастиан, вы в силах?

– Да… – Великий Инвестигатор тяжело поднялся, пошёл, шаркая, сутулый, слабый. – Ты… ты не закончил. Кого ещё ты желал записать в союзники Церкви кроме чародеев, нелюдей и еретиков?

– Разве же не понятно? – на лице Обадайи виднелись следы от ремней кляпа. – Демонов.

– Что?!

– Демонов Пекла. Самые лютые враги Господа-Кузнеца окажутся союзниками перед лицом того зла, которое грядёт из морских глубин. Вы уже знаете об этом. Гниющая земля, в которой зреют страшные плоды, культы пожирателей чудовищ, пророки, вопящие о приходе Господ. Из глубин восстанут они, пойдут по земле, коверкая, истребляя. Разделённые сгинут, а единые выстоят и унаследуют мир…

– Мы слышали достаточно! – Петрианец вернулся в кресло, упал в него без сил. – Я принял решение, пишите.

Монахи-скрипторы замерли в напряжённой тишине, гусиные перья подрагивали над чернильницами.