Драконья Игра

— Честно говоря, ты тоже не совсем человек, — возразил Себастьян, помимо воли задетый ее словами, острыми, отобранными специально, чтобы ранить. Словами, что вошли в его сердце глубоко, как заточенные лезвия боевых звезд, которые так любила использовать Маршал — бесшумный воин смерти. — Я не верю в силу человеческой крови, которой бредит Альбер. Скорее всего, мутации Искажения — отдаленные последствия связей с другими расами, которым случайно удалось закрепиться. А значит, ты такая же полукровка, как…

— Я не такая, как ты! — отчаянно замотала головой Искаженная. Сердце ее колотилось: от крайней степени волнения, захватившего девушку, она дышала тяжело и прерывисто. — Да, Альбер дурак. Это подтверждает то, что он не сумел спасти нас, как и предсказывал мой бедный отец… Судя по информации, что стала мне известна, не менее девяти десятых Искаженных Ледума были найдены и казнены инквизиторами во время недавней резни. Это конец, конец всему! Они не заслуживали смерти, а ты… ты — мерзкая ошибка природы! Ты словно проклят, ювелир. Куда бы ты ни шел, повсюду тянется за тобою кровавый след. Посмотри на свои руки — на них кровь, кровь многих, ушедших в небытие. Ты знаешь это и сам, и потому тебе невыносима жизнь, которую ты ведешь, и невыносим ты сам. Я помогла тебе пережить еще немного дней, я стала твоим лекарством от реальности, может горьким, а может и сладким. Но я не стала Моник… и за это ты возненавидел меня. Возможно, ты не разделяешь любви и ненависти. Что ж, в таком случае, Моник ты ненавидишь еще сильнее…

Устав слушать оскорбления, Серафим молча занес левую руку, и — раздался отчетливый удар ладонью по лицу. София осеклась на полуслове: от хлесткой пощечины ее ощутимо повело, а в глазах застыло выражение непередаваемого изумления. Щека мгновенно порозовела.

Повисла пауза.

— Прости, мое время на исходе, — безо всякого выражения произнес Себастьян. Мысленно он был уже не здесь. — Я должен исполнить заказ прежде, чем будет слишком поздно требовать гонорар. Дело завершено. Осталось отдать камень и успеть предупредить заказчика прежде, чем он будет мертв… прежде, чем тот, кто намеревался убить его, попытается сделать это снова.

— Что? — красивые глаза девицы расширились и застыли — к удивлению примешался страх. Похоже, то были искренние, подлинные эмоции — такого потерянного выражения на прелестном личике сильф еще не видел. — Так ты… всё знаешь?

— Да, — как ни странно, ювелир не ощутил удовлетворения от такого эффектного разоблачения. Нет, не стоило приходить сюда. Какой он всё-таки глупец! — Я нашел подброшенный тобой шерл и сложил куски нехитрой мозаики.

Искаженная сошла с лица.

— Он опаснее, чем кажется многим… намного опаснее. Он уничтожит тебя.

— Он уже попытался, — невесело усмехнулся сильф, ощущая, как раненое плечо отозвалось тупой, противной болью — сустав всё еще не восстановился полностью. Маршал знала свое дело как никто: почти не целясь, она всадила пули с неприятной меткостью. — И выбрал для этой цели лучшего.

— И что теперь? — в горле Софии пересохло. Она старалась не смотреть ему в глаза. — Что ты намерен делать? Казнишь меня? Сдашь властям?

— То, что и сказал: я собираюсь выполнить заказ. Ничего больше.

— Тогда зачем ты явился сюда?! — яростным зверем взвыла молодая женщина. Пальцы её задрожали, как во время нервного припадка, ногтевые пластины побелели. — Зачем ты мучаешь меня? Зачем говоришь мне всё это?

И действительно — зачем? Кажется, ювелир и сам не знал ответа. О Изначальный, добро и зло — различить их подчас бывает непросто. Где проходит эта невидимая судьбоносная граница? Не иначе, как по самому сердцу.

Не иначе, как лезвием бритвы.

— Не знаю, — хрипло ответил Серафим, ощущая, как разрозненные лучи сознания безошибочно и четко сходятся в одной-единственной точке.

Единой точке, которая была полнее, и глубже, и больше, чем вся вселенная. Сильф уже хорошо знал это особенное состояние, однако легкость, с которой он пришел в него сейчас, удивляла. Та легкость, когда, после долгих и трудных лет практики, внезапно ты не только говоришь, но и думаешь на незнакомом языке. Та легкость, когда иллюзорные формы материи не могут более обмануть глаз, и перед взором величественно расстилается, предстает то, что единственно бытует реально. То, что вечно и не разрушается никогда, существует и не существует одновременно. То, против чего отчаянно восставала вся его человеческая сущность, и то, чего он не мог, не смел отрицать, как сильф.

Пустота.

Он делается совершенно пустым, как тогда, когда освободил дух Моник из плена физической оболочки.

Пора уходить, пока он снова не стал палачом. Ещё немного — и человеческая часть его сознания может быть запечатана.