Драконья Игра

Весь чертов мир опустел, и не было нужды больше беречь свою душу от падения. Не перед кем держать ответ.

— Серафим…

Отстранившись, сильф резко разомкнул объятия и рывком выдернул из скрытой кобуры револьвер. Лицо его потемнело. Наемник оказался достаточно быстр, чтобы она ничего не смогла понять, не то что вскрикнуть или почувствовать боль. Два выстрела раздались слитно, как удары сердца, пули пропели, и — наступила умиротворенная тишина.

Серафим оборвал жизнь легко, как мелодию.

Молодая женщина не успела завершить фразу, не успела даже завершить выдох, как была мертва: лучистые глаза опустели, померкли, золотое сияние волос взметнулось и опало ворохом листвы на ветру. На губах ее инеем стыло последнее произнесенное слово — его имя.

С неприятным стуком тело опрокинулось на пол, похожее на тулово сломанной механической куклы — так неестественно изогнуты были конечности. Время будто приостановилось. На бежевых одеждах медленно, невыносимо медленно расцветали ярко-алые маки крови: один, крупный, — в области сердца, другой чуть пониже, в зоне солнечного сплетения.

— Внимание! Внимание всем! Это НЕ учебная тревога!

В гробовой тишине внезапно раздались визгливые звуки сирен и повторяющиеся речевые сигналы, объявляющие о немедленной массовой эвакуации. Что-то началось.

…Кровь, кровь, кровь. Это сделал он, вдруг вспомнил Серафим, глядя на дело собственных рук.

Он знал, что у Софии при себе был маленький карманный револьвер — тот самый, из которого был неловко убит священник.

На долю мгновения показалось даже, что короткоствольное оружие и вправду зажато в узкой ладони — но нет, конечно же, нет… ладонь была пуста, тонкие пальцы застыли, неестественно скрючившись, лихорадочно сжимая только призрачную горсть пустоты.

Он совершил казнь.

Себастьян испугался сам себе: почему-то не почувствовал он сожаления, одна только усталость привычно обреталась в сердце. Сильф полуприкрыл глаза — те налились нездешней бледной зеленью, и уже не теряли свой цвет. Взгляд приобрёл особое сияние.

Нет времени на скорбь и размышления — в городе творится что-то странное. Сирены истерично воют на улицах и зовут всех, кто хочет спасти свои жизни. Пора уходить.

О Изначальный, да что же это стало с ним? Как далеко отошел он от собственных духовных идеалов.

Что сказал бы святой отец?

Святой отец никогда не одобрил бы того, что он убил, совершая грех мести. Увы, возмездием не исправить ошибок прошлого и казнью преступника не вернуть жертву.

Он знал об этом и всё же снова выбрал совершить грех. По-другому было нельзя. Он снова виновен, но — должен сбросить с плеч груз чувства вины и идти вперёд. Он должен принять, что может поступать неправильно. Он должен позволить себе быть самим собой.

Переносить чувство вины было более невыносимо, и оно не коснулось сердца. Равнодушие заполнило его, достало до самого дна. То самое равнодушие материнской расы, с которым сильф боролся так долго, но — больше не хотел.

— О Изначальный, я искал Тебя много лет и не смог найти… Но Ты научил меня видеть руку Твою за каждым несчастьем. Своею рукой веди меня и впредь — я не желаю знать сомнений.

Серафим перевел взгляд на Искаженную и невольно залюбовался чуждой пониманию эстетикой смерти — страшной и… одновременно исполненной гармонии. Сердце билось ровно, по венам, по мышцам, по нервным волокнам струилась волной освежающая мятная прохлада, в темных ветвях души проникновенно и нежно пели ночные соловьи.

Подобно написанной приглушенной пастелью картине, полотно мира разворачивалось перед ним, а он лишь добавил немного чистого кармина. Яркие краски пугали, но при этом неизменно притягивали взгляд. Противоположности сплетались воедино, переплавляя антагонизм в нечто большее.

Словно ангел смерти, сильф склонился над убитой и поцеловал начинающий холодеть лоб. Поцелуй этот был чист и непорочен, как поцелуй священнослужителя.

— Глупая, глупая девчонка, — не своим голосом едва слышно прошептал Серафим. Рыжие пряди упали на лицо и скрыли проявившееся на нем выражение. — Что же ты наделала.

Вновь припомнив науку Маршала, наемник почти машинально сделал контрольный выстрел — аккуратная точка между бровями совсем не испортила красоты его феи. Кровь смыла печать поцелуя.

— Покойся с миром, София.

Рано или поздно время истекает для всего. Моник забрала у него одну половину сердца, София же взяла другую — и унесла с собой в небытие.

Серафим мягко закрыл ей глаза, сложил на груди изящные руки и прочитал нужную молитву за упокой души.

Что уж скрывать, не всегда вера его была незыблема. Порой священные страницы Белой Книги казались просто бумагой, но молитва всегда давала привычную благодать и успокоение разуму. Ювелир закончил ее прилежно, как и положено, — не зная, что лучшие палачи получаются из жертв.

За окнами продолжали надрываться сирены. Возникло отвратительное, тревожное чувство, будто, отвлекшись на личный визит, он только потерял понапрасну время и опоздал куда-то.

Безнадёжно, чудовищно, непоправимо опоздал.