Драконья Игра

Полную силу этого клинка ему еще предстоит испытать на себе — и покориться ей.

Скоро, уже совсем скоро он будет принадлежать своему лорду без остатка — так, как никогда никому не принадлежал. Он будет метаться под тяжестью чужого тела, прижатый лицом к холодному шелку простыней, изнывая от жестокости сладостной пытки, но одновременно — выгибаясь ей навстречу с покорностью.

С покорностью не природной, но выученной, с покорностью, которую была ему привита.

Он заливается стыдливым румянцем, едва помыслив об неприличном, темном блаженстве, но в глубине души знает, что будет благодарить и просить не останавливаться… нет, не просить — молить, как молится преданный своему божеству, униженно, слабо — если только позволят ему раскрыть рот. Если же нет — закусывать туго скрученный в узел жгут волос и скользкий, сбившийся от чувственного танца переливчатый шелк. Закусывать крепко, как вбитый глубоко в глотку кляп, позволяя наполняющей рот слюне пропитывать его и вязко стекать из уголка губ, чтобы ни в коем случае не издать ни звука, чтобы бессловесно принимать силу — силу, которую так отчаянно хотелось познать.

Все эти откровенные желания отразились в прозрачно-синих глазах. Отразились так отчетливо, что лорд Эдвард едва сдержал себя, чтобы для острастки не ударить приближенного по лицу, усилив и без того захлестывающие его страх и обожание.

Завтра все взгляды вновь будут обращены на это красивое лицо — он не может оставить на нем следы. И без того его репутации уже не опуститься ниже: всей Бреонии известно, как белый демон обращается со своими любовниками. Не всегда это было правдой, но мягкосердечная Лидия и в самом деле не избежала печальной участи. Больше того, последней приме довелось удостоиться особой его жестокости — так же, как и особой его любви.

Воистину, не зря шептались, будто расположение лорда Ледума гораздо страшнее его равнодушия.

Лорд Эдвард отставил кубок на широкий лепесток витых перил. Отбросив зонт в сторону, шагнул вперед и наклонился к своему фавориту, который, по-видимому, уже плохо сознавал происходящее. Подняв его на руки, правитель без малейших затруднений прошелся со своей ношей сквозь всю опочивальню и швырнул ее в пышное облако серебряных простыней.

Усевшись рядом, он сцапал край статусной ленты и с силой потянул на себя. Кристофер слабо удивился: черный бант нет нужды поправлять, на сей раз тот завязан безукоризненно. Тем не менее, аристократ податливо последовал за рывком, как марионетка за нитью в руке кукловода.

Нарядный узел распался, обнажив будоражащую белизну шеи.

Дыхание мага делается прерывистым: судорожный, нервный вдох, удлиненный выдох. На скулах играют желваки. Как же тревожит изгиб этой белой шеи: голубая жилка бьется под тонкой атласной кожей, дрожит от движения крови так трепетно. Глаза правителя, кажется, стали ещё темнее: темнота разлилась за пределы радужек, заполнив всё видимое глазное яблоко. То был взгляд дракона, потерявшего контроль из-за жажды: жадный зверь внутри рвется убивать.

Наклонности лорда были хорошо известны, а потому, видя ленту в его руках, Кристофер чуть подался навстречу, сложив ладони вместе, словно не возражая, что ему придётся непременно быть связанным и принять наказание. Так ребенок, обжегшись раз, вновь доверчиво тянется к огню.

— Нет, — отшатнувшись, внезапно севшим голосом произносит маг.

Он будто опомнился на мгновение, уличенный этой простой покорностью в преступлениях, которые ещё не были совершены.

Жажда крови слишком сильна! Она расцветает в самой сердцевине его существа, в пульсирующем сплетение нервов, на смутной трепещущей грани между допустимым и непоправимым… она заслоняет глаза. Высокая волна поднимается и — с запасом перехлестывает последние заслоны разума.

Правитель так любит контролировать других, но не в состоянии контролировать самого себя. Правитель так любит власть, но не имеет ее в самом важном.