Драконов бастард

Серый магистр вырвался из объятий сна с надрывным сипением, пот тек по его лицу, щипал глаза, и хотя он уже не спал, черные руки продолжали сжимать его глотку. Тобиус коснулся шеи, но ощутил только прикосновение к собственной коже. Волшебник продолжал дышать, но ему казалось, что он задыхается… а еще руки словно онемели. Сигналы проходили по нервным волокнам, пальцы сжимались, осязание никуда не делось, но в руках словно поселилась та колючая немощь, которая появляется в онемевшей конечности. Прошли долгие секунды, прежде чем он понял самое ужасное: все заклинания в голове погасли. Все, что он носил в себе, исчезло, и он ослеп. Глаза мага видели каменные стены, увешанные шкурами, устланный ими же пол; уши слышали завывание бессильного ветра за маленьким окошком и дыхание спящего собрата по Дару. Но Тобиус больше не видел потоков магической силы, которые пронизывали мир, он не слышал отголосков пульса земли, из которой были добыты камни Карденвига. Он больше не видел и не слышал ничего, что было неотъемлемой частью его жизни как волшебника с самого детства, он потерял все, что возвышало его над простыми смертными. Магия исчезла.

Тобиус уже набрал воздуха в грудь, чтобы завопить от первобытного звериного ужаса, но дверь его покоев слетела с петель, и в проем стремительно и грациозно, как мурз, заскочил воин.

Маг схватил свой жезл, размахнулся и ударил. Треснул и развалился на куски щит, а его хозяин вылетел в коридор.

— Ко мне! — крикнул Тобиус.

Спокойно лежавший на полу мимик подскочил и прыгнул к хозяину на левую руку, изменил форму, став большим треугольным щитом.

Сквозь проем в комнату ворвались женщины с оружием. Маг бросился на них и стал крушить щиты и кости тяжелым жезлом, мимик хорошо защищал его левую руку, время от времени выбрасывая вперед щупальца с кривыми когтями. Кричащих раненых воительниц Тобиус вышвыривал прочь и вступал в бой с теми, которые еще не получили свое. Он дрался с отчаянием крысы, загнанной в угол, свирепо и безоглядно. Получив короткую передышку, волшебник сжал зубы покрепче, чтобы не застонать от боли в распоротом плече и кровоточащем порезе на груди. Ему повезло: могли бы и голову отрубить.

— Потом всех подлатаю, — послышался дребезжащий старушечий голос, — ничего без меня не можете! Ползите прочь отсюда, бесполезные девчонки! Эх…

Старуха прошла в комнату, тяжело опираясь на свой посох.

— Ну что, доходимец, допрыгался? Положи жезл и стряхни эту дрянь с руки.

— Я положу этот жезл на твой череп!

Старуха усмехнулась, показывая острые клыки.

— Спеленала тебя раз, спеленала второй раз. Могу и третий. А ты говорил, что не смогу, доходимец.

— Убери!

— Смешной. Глупый и смешной. Ты дурак, и уж поверь, тебе об этом еще не раз скажут!

Тобиус бросился на Орзу с твердым намерением убить снежную колдунью. Все мысли о ценности человеческой жизни и отвращении к такому тяжкому греху утонули в море страха и ненависти. Сила, с которой волшебники дорожат своим Даром, сравнима лишь с силой материнской любви, и он бы пошел на все ради возвращения бесценной пропажи.

— Замри, — небрежно выплюнула старуха.

Тело отказалось слушаться, и серый магистр рухнул на истоптанные шкуры, расшибив скулу. Его немедленно обезоружили и связали. Сгибались сведенные судорогой конечности плохо, но разозленные орийки не церемонились, причиняя сильную боль.

— Тащите его к остальным, только в отдельную яму.

— А с хворым что делать?

— Не твоя забота, Бринхилд, он для нас не опасен. Желтоглазого молодчика разденьте донага — нельзя, чтобы на теле остался хоть один артефакт. Пусть померзнет.

Чтобы снежная крыса приблизилась к тебе достаточно близко, нужно быть похожим на труп. Это Тобиус уяснил на шестой день своего заключения, шестой день без пищи и воды.