Драконово семя

Подгорный обнял один из столбов – интересно, о чем он думал в этот момент? – нашел чистые половички для себя и Тёмы, постелил их на деревянный пол и уселся, скрестив ноги, так, чтобы ему был виден кусочек неба и озера через небольшое оконце. Едва он устроился, в мозг с силой ворвался усиленный потолком-небом рев мотора – буквально над самым куполом церкви пронесся самолет.

Не зная, как приступить к разговору, он пропел песню: «В мире множество дорог – ⁄ Грезы путь ее увлек, ⁄ Чтобы в трудностях пути любовь найти».

Вне себя от презрения и стыда, пытаясь хоть как-то отвлечься, Игнат вскочил, сорвал с головы Подгорного фуражку и с нарочитым оживлением принялся играть с ней, повернувшись спиной к рассказчику.

А когда-то фуражка эта улетала в небо, сверкая в закатных лучах солнца! Как эмблема постоянного расставания, как фонарь, разгоняющий вечную тьму, помогающий освободить усталого путника от тяжести земного существования.

– Первый мой рейс был в Тайвань, – начал свой рассказ Подгорный.

Эти его слова, кажется, привлекли внимание Игната.

Летчик говорил о своих переживаниях во время первого рейса, о промахах, растерянности и тревогах. Рассказывал различные истории, случавшиеся с ним по всему миру. О том, как в аэропорту Каира из кабины пилотов у них увели несколько блоков радиоаппаратуры. А в Никосии один из бортпроводников, понимавший по-гречески, договорился с какими-то мошенниками, так они прямо на аэродроме продали летчикам всякую чепуху (какую именно, Подгорный не стал уточнять из педагогических соображений). О том, как в австралийском аэропорту Вильямтауне они согласились перевести левую коробку в Сидней, а потом с огромным трудом очистили багажное отделение от чего-то липкого и вонючего.

Подгорный заметил, что Игнат достал из своей сумки резиновые перчатки до локтя и теперь со скрипом натягивал их, перекрещивая пальцы, стараясь как можно лучше натянуть прилипающую к коже резину.

Бывший второй пилот увлекся собственными воспоминаниями и решил не обращать внимания на очередную эксцентричную выходку, видимо, немного заскучавшего умника.

Подгорному было не до этого трудного и непонятного пасынка – он говорил и говорил, а глаза его все сильнее впивались в крошечный кусочек неба в оконце, кажущийся отсюда полоской выбеленной джинсовой ткани.

Вон над горизонтом пролетела серебристая фигурка лайнера, оставляя на небе белый инверсионный след, – Подгорный сейчас вполне мог бы управлять этим самолетом.

Беседуя с «сыном», он постепенно узнавал, каким сам виделся Игнату, – медленно прозревал, постигая, кем он был для мальчика прежде, когда еще был вторым пилотом борта.

Крик самого неба, страсть неудержимого воздушного океана, его больших и малых ветров, бурь, гроз и молний… Слава, вечно звавшая его из темных грозовых туч… Слава, смерть и женщина, которые, соединившись, должны были стать его судьбой. Двадцатилетний, он упрямо верил, что посреди мировой тьмы приготовлен маяк, главное предназначение которого – осветить его, будущего героя. Между тем стоило ему заполучить ту единственную женщину, как прежний повелительный зов перестал выкликать его имя.

Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
«Вот она – наша жизнь!»[88]

Неожиданно Подгорный понял, что это значит: не скажет – значит промолчит, не станет разменивать безмолвие на пошлые сентенции.

Он отвергнут опасной смертью, славой – тем более. Хмель эмоций, расставание, женские слезы, темная жажда приключений. Мощная сила, бесконечно гнавшая его на край земли… Всему – конец. Осталась зола. Началась мирная жизнь без флаттеров, зон турбулентности и воздушных ям.

– Хочешь чаю, папа? – раздался за спиной звонкий голос Тёмы.

– Почему нет? – машинально ответил Подгорный, погруженный в собственные мысли.

В памяти всплывали берега островов, где он побывал. Огненная Земля. Новая Каледония. Острова Индонезии, Новой Зеландии, страны Вест-Индии.

В них жила вечно кипящая тоска, дожидались добычи грифы, носились разноцветные попугаи и пальмы, пальмы, пальмы! Которые он запомнил из своих прежних воплощений. Он не спал – грезил наяву об упущенной навсегда героической смерти на глазах тысяч людей. Его жизнь, предуготованная кем-то для блистательной смерти, потеряла всякий смысл.

– Чай!

Игнат протянул Подгорному коричневый пластиковый стаканчик. Тот машинально взял его, отметив, что руки Игната почему-то дрожат – от холода, наверное.

Тропическое солнце, грозовые облака, молнии, Подгорный залпом выпил тепловатую жидкость. Чай показался ему необычайно горьким. Почему? Настал момент, теперь он узнал, как горька слава на вкус.

Вот он лежит на боку, могучий второй пилот, сломленный немереной дозой снотворного. Игнат твердо решил исполнить задуманное. Подгорный же сказал: «Молчи при свете молнии!» Сказал, но не объяснил… Что бы это могло значить? «Достигни просветления и твори! Момент озарения краток. Сделай быстро, что должно, не позволяй себе колебаний!» Вот что он имел в виду.