Драконово семя

Сердце Игната – твердое, словно стальной истребитель с острыми крыльями. Он сделает все, чтобы Подгорный остался героем… Для его же блага.

Внутри Игната поднял голову неистовый Рейджен. Скотчем обмотать руки пилота за спиной – это он сможет. Скотчем обкрутить ноги, подтянуть все к туловищу. Скальпель, ножницы… Ну, блин, х/б полотенца забыл. Ладно, рот можно заклеить, чтобы не кричал. Но глаза… Игнат вспомнил приоткрытые, залитые кровью глаза первого убитого им щенка, пасть с густо запекшейся кровью, замерший между клыками выпавший набок язык. Услышал, как пожелтевшие от сала ножницы со скрежетом режут щенячьи ребра…

Исполнить все следует мгновенно, одним выверенным движением скальпеля, но Подгорный все равно проснется, успеет – на долю секунды – взглянуть на него. Парнишке не выдержать этого единственного взгляда… Скотч – не один слой, десять слоев… Все полу-у-учится… Ритуал освоен, он разыграет все как по нотам. И где потом прятать тело? Деревянный пол, поднятый метров на пять над землей. Как его вынести… незаметно, чтобы никто не увидел? А если кто-то появится? У него единственный шанс, другого не будет.

Есть время для тьмы,
Для света есть час.
И если не мы,
То кто, кроме нас?

«Подгорный сам виноват – сумел соединить мировые нити, а потом их порвал. Теперь миру конец. Я обещал пойти на все, лишь бы этого не случилось.

Теперь все в моих руках. Раз не получается, запускаем вариант Б».

4

В газетах писали: «Пожар в деревянной церкви 1774 года постройки произошел днем десятого августа. Площадь пожара составила шестьдесят квадратных метров. Здание полностью сгорело. Церковь расположена в исторической части города на берегу Кондопожской губы Онежского озера.

Успенская церковь – выдающийся памятник северной деревянной архитектуры. До настоящего времени считалась одной из самых высоких деревянных церквей в Европе».

От людей ничего не скроешь. В маленькой Кондопоге о том, кто поджег, знает каждая собака.

– Двадцать минут горело всего. Этот козел бензином облил, – рассказывает словоохотливый охранник. – А перед этим двери зачем-то снаружи кольями и досками основательно подпер, это я потом уже заметил, когда все уже горело. Вроде там внутри никого и не было. Мальчишка, долговязый такой. Лет четырнадцати-пятнадцати. Взял пять литров бензина, прошел по озеру с той стороны. Церковь вспыхнула как свечка. Представьте, сухое дерево.

На вопрос, где была пожарная, хмыкнул:

– Без воды приехала пожарная. Как приехали, спросили, где вода. Вон шинами грязь продавили, чтобы поближе к берегу стать. Здесь и набирали… Они набирали, а церковь горела. Одна такая на всю Россию была. Все, нет уж больше такой. Я же там был, как пожар начался. Горело-то чуть. Потушить вполне можно было. Я туда-сюда – ни огнетушителя, ни песка. Эх, етить твою налево, все как всегда у нас, – горько заключил сторож.

– На смене напарник мой был, Владимир, а я в тот день не дежурила, – рассказывает смотритель Галина. – Он, как мог, пытался сбить пламя – куда там, бревна высушены временем, огонь моментально распространился по всему корпусу. Еще и ветер в сторону храма. Сразу, в 15:30, сработала пожарная сигнализация. Пожарные прибыли через восемь минут. Местные с ведрами с водой тоже что-то пытались. Жар от огня – близко не подойти. Я как увидела нашу красавицу в огне, ноги разом отказали: хочу встать – не могу. А еще по озеру баржа идет – как начала пронзительно гудеть, словно набат. Вспоминаю, а у самой мурашки по коже! Этому храму ведь цены нет. Построен в стиле прионежской шатровой школы, хотя Петр Великий уже издал указ строить на Руси церкви только с луковичными куполами.

Бабушки в Карелии похожи на белочек – маленькие, круглые, упрямые и очень общительные. А еще цокают смешно, хотя в том, что говорят, вообще ничего смешного.

– Я в окно-то посмотрела. А там пламя, как свеца. Церков-то горит! Церков-то горит. А больше я ницого и не видела, – цокает баба Пня.

По признанию бабушки Пни, и саму церковь, что в двух шагах от дома, она, в принципе, тоже никогда не видела, внутри не была. «А когда мне смотреть-то? Молодые были – работали целыми днями. Стары стали, ноги не ходят. Сейцас думаю – сходила бы. Даже на больных ногах все равно сходила бы. Да все уже».

Бабе Ине за восемьдесят. Всю жизнь по колено в снегу топором махала – работала сучкорубом. Домой шла – снег по колено, а то и по локоть. Возвращались по заметенной снегом железке, засовывали руки в снег – «насцупывали рельсы, цтоб не заблудиться».

– Ницого, ребятки, знацит, так надо было.

Ноги у нее опухшие, «как кирзовые сапоги», потому и сидит дома баба Иня. Но руки – ничего, в норме. Ими еще можно скать и скать – скалкой разминать тесто на карельские пирожки-калитки.

На вопрос, почему такое произошло, Иня отвечает уверенно и однозначно:

– Люди злые стали, вот цто! Кто работает – тело теряет, кто не работает – душу теряет. Не веришь? А по-цему церков-то эта в последнюю войну выстояла, а сейцас – взяла и сгорела? То-то!