Дракула

— Я не делал этого ради себя. Я ничего не делал ради себя, — сказал он. — Я лишь пытался искупить вину своих предков и обезопасить семью, которая, как я думал, могла бы у меня быть. Представьте себе, — фыркнул он, поморщившись, — меня, кровопийцу, отцом. Журналисты подумали бы, что я засунул бы детей в пищевой контейнер вместо коляски.

Наим с отвращением отбросила от себя нарисованный им образ, прежде чем тот успел заиграть всеми красками в ее воображении. Она заметила, что даже не включила диктофон и что блокнот ее был пуст, а кончик карандаша все так же заострен. Не важно, его повествование вызвало у нее такой ужас, что она не сможет позабыть услышанное.

Их диалог походил на качание часового маятника. Время, казалось, сжалось, стало вязким, запуталось в кружеве его горького рассказа. Порой Салавария наклонялся так близко, что Наим с ужасом улавливала сладковатый тлетворный дух разложения в его дыхании, пока, едва не вскрикнув от облегчения, не распознала вдруг, что, видимо, это был аромат леденцов от кашля. Когда в камеру зашли охранники со взведенными затворами, она вдруг ощутила, что Салавария коснулся ее; она не нашла в себе сил отстраниться. А когда все-таки сделала это, то почувствовала между пальцами клочок бумаги.

— Я надеюсь, я сделал достаточно, — сказал он. — Если же нет, то, Бог свидетель, я здесь не в безопасности.

— Чего вы боитесь?

— Вы скоро это узнаете, — сказал он и кивнул. — Письменный стол.

Она сжала руку в кулак.

Оказавшись в машине, в относительной безопасности, Наим позволила себе длинный победный клич. Она трижды пыталась вставить ключ зажигания, но не могла — руки тряслись. Позабыв было о клочке бумаги, сейчас она развернула ее. Как Салавария позволили иметь карандаш и бумагу? Ей приходилось слышать о самоубийствах с помощью того и другого. Но тут она увидела, что клочком бумаги был старый автобусный билет, такой маленький, что его можно было спрятать под ногтем. Сообщение было написано кровью — тончайшая паутинка слов, выведенных чем-то не толще кончика человеческого волоса. Прежде чем она распознала в словах лондонский адрес, она поймала себя на мысли, что размышляет, кто стал «чернильницей» для этого пера.

Наим доехала на машине до Юстена, где пересела на метро в сторону Холлоуэй. Выйдя там, она перешла улицу и зашагала по Хорнси-роуд в сторону небольшого перекрестка с круговым движением. Охваченная волнением, которое нарастало по мере ее приближения к цели — до секретного лондонского пристанища Салавария оставалось пять минут пешком, — она зашла в кафе на углу выпить чашку чаю. Бумажка с адресом будто горела в кармане брюк. Наим следила за жирной медлительной мухой, которая уселась на пирог у стойки.

За чашкой чаю она вставила в плеер кассету и включила ее. Раздался голос Неймана, невозмутимый и четкий: «Ночь первая. Запись начата в 3.45 утра. Второе декабря 1999 года».

Послышался глухой шуршащий звук, — возможно, Салавария шевелился под одеялом, и затем после небольшой паузы послышались стоны.

«Боже, нет! — прошептал он. — Повелитель тьмы, умоляю, пощади меня. Пощади меня. Все, что я сделал, — это дань тебе. Это все было искуплением грехов. Оставь меня в покое…»

Запись оборвана, затем снова Нейман: «Ночь вторая. Ух, запись начата в 1.09 ночи. Шестое декабря 1999 года».

В этот раз звуки побоев были более явными и сопровождались каким-то скрипучим звуком, как будто кто-то царапал ногтем по стеклу.

«Уходите! — зашипел Салавария. — Оставьте меня. Я загладил свою вину».

Поскрипывание усиливалось, пока Салавария не закричал. Но как будто не ее вчерашний собеседник кричал так. этот крик был полон крови и отчаяния, вопль человека, который опасался за свою жизнь. Когда силы покинули его, он, задыхаясь, лишь повторял одно слово: «Аупир…»

Далее было несколько записей того же рода, и она заметила, что «беседы» с Салавария становились все более частыми — в конце концов он бывал атакован по четыре-пять раз еженощно. И каждый раз он произносил это странное, почти красивое слово: «Аупир».

Она расплатилась и вышла на улицу. Смеркалось, дул сильный ветер. Она плотно застегнула пальто и двинулась по указанному Салавария адресу. Хорнси-роуд простиралась перед ней — поток транспорта в полушарии холодного света. Вступив в туннель под железнодорожным мостом, Наим утонула в эхе собственных шагов. Не успела она пройти туннель, как вторая пара шагов завторила ее собственным.

Наим обернулась и увидела в десятке метров за собой высокого мужчину в черном свитере со стоячим воротником. На носу у него были очки с круглыми затемненными стеклами. Неужели за ней следит Нейман?