Дракула. Повести о вампирах (сборник)

Не сказав больше ни слова, он приступил к операции. Несколько минут дыхание оставалось хриплым. Затем последовал такой долгий вздох, что казалось, грудь должна распахнуться. Глаза Ренфилда вдруг открылись и уставились на нас с диким, бессмысленным выражением. Это продолжалось несколько минут; потом взгляд его смягчился, в нем отразилось приятное удивление, и вздох облегчения сорвался с губ. Он судорожно задвигался и сказал:

— Я буду спокоен, доктор. Велите им снять смирительную рубашку. Я видел страшный сон, и он так истощил мои силы, что я не могу сдвинуться с места. Что с моим лицом? Оно словно опухло и ужасно саднит.

Он хотел повернуть голову, но при этом усилии глаза его снова остекленели, и я тихонько поддержал его голову. Тогда Ван Хелсинг сказал спокойным, серьезным тоном:

— Расскажите нам ваш сон, м-р Ренфилд!

При звуках этого голоса на разбитом лице Ренфилда появилась радостная улыбка, и он ответил:

— Это д-р Ван Хелсинг? Как вы добры, что пришли сюда. Дайте воды, у меня губы пересохли; и я постараюсь рассказать вам. Мне снилось… — Он замолк, будто потерял сознание.

Я быстро сказал Квинси:

— Бренди у меня в кабинете, быстрей!

Он убежал и скоро вернулся с бокалами и графинами бренди и воды. Мы смочили потрескавшиеся губы пациента, и он ожил. Но было очевидно, что его бедный поврежденный мозг работал в это время, потому что, когда он совершенно пришел в себя, он взглянул проницательно с мучительным смущением, которого мне никогда не забыть, и сказал:

— Я не должен обманывать самого себя; это был не сон, а жестокая действительность.

Его взгляд блуждал по комнате; когда он остановился на двух фигурах, терпеливо сидевших на краю постели, он продолжил:

— Если бы я не был в этом уверен, все равно понял бы по их присутствию.

На секунду его глаза закрылись — не от боли или сонливости, а по доброй воле, будто он хотел собрать свои мысли; когда он открыл глаза, то заговорил торопливо и более энергично, чем до сих пор.

— Скорее, доктор, скорее! Я умираю. Чувствую, что мне осталось жить всего несколько минут, и затем я снова вернусь к смерти… или к тому, что хуже смерти. Смочите опять мои губы бренди. Я должен сказать что-то прежде, чем умру, или прежде, чем замрет мой бедный убитый мозг… Благодарю вас… Это произошло ночью, после того как вы покинули меня, хотя я умолял вас меня выпустить. Я не мог тогда говорить, я чувствовал, что язык мой связан; но за исключением этого я был тогда так же здоров, как теперь. Я долго оставался в мучительном отчаянии, после того как вы оставили меня. Мне казалось, прошли целые годы. И вдруг неожиданный мир снизошел на меня. Мой мозг снова успокоился, и я понял, где я нахожусь. Я слышал, как лаяли собаки за нашим домом, но не там, где был Он.

Ван Хелсинг ничем себя не выдал. Он только нашел мою руку и крепко сжал ее. Затем с легким кивком сказал:

— Рассказывайте дальше.

Ренфилд продолжал:

— Он подошел к окну в тумане, как я это часто видел и прежде; но на этот раз Он был не духом, а человеком, и глаза Его сверкали, словно Он сердился. Я видел, как Его красный рот злобно ухмылялся; Его острые белые зубы блестели при свете луны, когда Он оглянулся на заросли деревьев, за которыми лаяли собаки. Поначалу я не хотел звать Его, хотя знал, что Ему хотелось войти ко мне, как и всегда. Тогда Он соблазнил меня, пообещав множество вещей — не на словах только, но их создавая.

Его прервал профессор:

— Каким образом?

— Заставляя их возникать точно так же, как Он создавал мух при свете солнца. Громадные, жирные мухи с крыльями, которые блистали сапфирами и сталью, а ночью — громадные бабочки с черепами и скрещенными костями на спинах.

Ван Хелсинг кивнул и пробормотал, обращаясь ко мне:

— Acherontia atropos… — так называется бабочка «Мертвая голова».

Больной продолжал говорить без остановки:

— Он начал шептать: «Крысы, крысы, крысы». Появились сотни, тысячи, миллионы крыс, все живые, и собаки, уничтожавшие их, и кошки. Все живые, с красной кровью, многолетней красной кровью, не простые, обыкновенные мухи… Я засмеялся над Ним, потому что мне хотелось посмотреть, что Он в состоянии сделать. Тогда завыли собаки за темными деревьями в Его доме. Он подозвал меня к окну. Я встал и подошел, а Он поднял руки и, казалось, призывал кого-то, не произнося ни единого звука. Темная масса насела на траву, появившись, словно огненное пламя; и когда Он движением рук раздвинул туман вправо и влево, я увидел, что тут кишмя кишели тысячи крыс с такими же огненными красными глазами, и они все замерли: и мне казалось, что Он говорит: «Все эти жизни я подарю тебе и еще больше, на множество веков, если ты на коленях поклонишься мне». И красное облако цвета крови спустилось на мои глаза, и, прежде чем я сообразил, что делаю, я открыл окно и сказал ему: «Войдите, Господин и Учитель». Крысы исчезли, а он проскользнул в комнату сквозь окно, хотя я приоткрыл его всего лишь на дюйм, подобно тому как луна проскальзывает сквозь малейшую щель, и явился предо мной во всей своей красоте и величии.