Дракула. Повести о вампирах (сборник)

Очевидно, мои предположения оправдались: подсознание продолжает работать даже у сумасшедших. Я решил выяснить все до конца.

— А что вы сами об этом думаете? — спросил я.

Он стал озираться по сторонам, будто ища вдохновения, и не сразу ответил.

— Мне не нужны души, — сказал он слабым, извиняющимся голосом. Какая-то мысль терзала его, и я решил использовать это, быть «жестоким во благо».

Поэтому я спросил:

— Вы любите живое, это именно то, что вам необходимо?

— Да! Но это пустяки, вам не следует волноваться.

— Однако, — сказал я, — как можно забрать жизнь, не забрав при этом и душу?

Вопрос озадачил его, а я поторопился развить свою мысль:

— Веселая жизнь начнется у вас, когда вы покинете клинику в сопровождении роящихся вокруг вас, щелкающих, жужжащих, мяукающих душ мух, пауков, птиц и кошек. Вы отняли у них жизнь, теперь вам придется иметь дело с их душами.

Это затронуло его воображение; он обхватил голову руками и крепко зажмурился, как маленький мальчик, которому намыливают голову. В этом было нечто патетическое и потому тронуло меня. Я также понял, что передо мной всего лишь ребенок, хоть и со взрослым грубоватым лицом, заросшим к тому же седой щетиной. Было ясно, что в его сознании происходит какая-то работа, и, зная, как тяжело ему справляться с мыслями, которые не были его собственными, я решил пройти этот путь вместе с ним. Главное — восстановить между нами доверие, и я сказал довольно громко, чтобы услышали его зажатые руками уши:

— Может, вам нужен еще сахар, чтобы приманить побольше мух?

Он сразу очнулся и покачал головой. Со смехом он сказал:

— Совсем немного! Несчастные создания эти мухи, в конце концов.

После паузы он добавил:

— Но я совсем не хочу, чтобы их души жужжали вокруг меня!

— Или души пауков! — сказал я.

— К черту пауков! Какой прок от пауков? В них совсем нечего есть или… — Он оборвал себя, будто вспомнив о каком-то запрете.

«Так-так, — подумал я. — Вот уже во второй раз он спотыкается о слово «пить»; что бы это значило?»

Ренфилд понял, что допустил оплошность, и заговорил торопливо, стараясь отвлечь мое внимание:

— Я не могу делать припасы: всяких там, как говорил Шекспир, «мышек, крыс и прочей живности» — я уже прошел через это. Все равно что заставлять человека поддевать на вилку отдельные молекулы — пытаться отвлечь меня всякой мелочью, когда я вижу то, что находится прямо передо мной!

— Понимаю, — сказал я. — Вы хотите чего-нибудь побольше, во что можно вонзить зубы. Что бы вы сказали о слоне на завтрак?

— Какие глупости вы говорите! — Он совсем пришел в себя, и я решил усилить давление.

— Интересно, — сказал я задумчиво, — на что похожа душа слона?

Я добился нужного эффекта — он мгновенно растерял свою заносчивость и снова превратился в маленького ребенка.

— Мне не нужна душа слона и вообще никакая душа! — сказал он. На мгновение он впал в уныние. Вдруг он вскочил на ноги, глаза его зажглись бешенством. — К черту вас с вашими душами! — закричал он. — Что вы надоедаете мне со своими душами! Неужели вы думаете, что мне мало своих забот и огорчений, чтобы еще и о душах думать!

Он был так возбужден и враждебен, что я испугался, не пришло ли ему в голову опять напасть на меня. Я дунул в свисток. В то же мгновение он успокоился и сказал примирительно:

— Простите, доктор, я забылся. Вам не нужно звать на помощь. Мой ум в смятении, и я бываю раздражительным. Если б вы только знали, с чем мне пришлось столкнуться и какие заботы одолевают меня, вы простили бы и пожалели меня. Умоляю, не надевайте на меня смирительной рубашки. Я хочу думать, но я не могу думать, когда тело мое сковано. Я уверен, что вы меня поймете!

Очевидно, он вполне овладел собой; поэтому, когда явились служители, я отослал их обратно. Ренфилд проводил их глазами, а когда дверь закрылась, мягко сказал:

— Д-р Сьюард, вы были внимательны ко мне. Поверьте, я очень вам благодарен.

Я решил оставить его и на том покинул палату.

Есть что-то в состоянии этого человека, что надлежит как следует проанализировать. Попробую привести наблюдения в порядок. Итак:

он остерегается употреблять слово «пить»;

боится думать о душе;

считает нормальным и впредь питаться «жизнями»;

презирает «малые» формы жизни, хотя и боится, что их души будут преследовать его.

По логике вещей все это указывает только на одно! Он уверен, что он может, питаясь живыми существами, обрести какую-то иную, более высокую форму жизни. И боится последствий — мысли о душе тяготят его. Значит, его цель — человеческая жизнь? Но откуда его уверенность? Бог мой! Здесь чувствуется влияние графа, и неизвестно, какие еще ужасы он замыслил.