Дракула против Гитлера.

Она начала бормотать заклинание – сначала на латыни, а затем и на французском, для верности и чтобы подстраховаться, три раза на каждом языке, и в конце

подожгла волосы, кровь и бумагу. Внезапно лепестки аконита поднялись в воздух сами по себе, некоторое время покружились, а затем ринулись к потолку фиолетовым

облачком, исчезнувшим, немного не долетев до потолочных балок. Покончив со своим заклинанием, она собрала всё оставшееся, сложила это в чистый бумажный

конверт и вынесла из дома на улицу, закопав его под тисом.

Теперь ей оставалось только ждать. Ждать и нервничать.

Остаток ночи она провела, расхаживая по комнате в перерывах между беспокойным сном. Она накормила сержанта и попыталась навести какой-то порядок в сложенных

тут и там по всему дому стопками журналах и книгах. Наступил рассвет, и ее непрекращавшееся беспокойство перешло в состояние оцепенения, от отчаяния и

безысходности, повергнув ее в любимое кресло отца. Пока она ждала телефонного звонка, она немного успокоилась, узнав знакомый запах отца, еще державшийся

в коже кресла.

Лишь через несколько часов телефон, наконец, зазвонил. Она вдруг заколебалась, не решаясь ответить, боясь узнать о возможной потере дорогого и любимого

папы.

Но когда Павел сказал ей, что все в порядке, и вампир оживлен, она потеряла дар речи. В голосе Павла она слышала сомнения, колебания, даже страх, но ей

уже было все равно. Единственное, что было важно, это то, что ее отец был жив! Павел передал просьбу отца о немедленном собрании вечером всего партизанского

руководства. Обрадованная этими известиями и тем, что есть чем теперь себя занять, она сделала несколько телефонных звонков и начала готовиться к поездке

в Брашов. Ей хотелось попасть туда до наступления темноты и комендантского часа.

Отправиться в путь ночью без разрешительных документов отца было гораздо сложнее, и проблема усугублялась присутствием полоумного Ренфилда. Она не хотела

оставлять его одного, на произвол судьбы. В последнее время немцы все чаще стали врываться в дома, и всегда без предупреждения. Ей очень не хотелось бы,

чтобы они наткнулись на него, почти рехнувшегося, в ее отсутствие. Его поймают именно за то, кем он и является, шпионом, и последствия для него, не говоря

уже о Ван Хельсингах, будут ужасными. И некого было позвать, чтобы за ним присмотрели.

Три брата – Марксы, как она их называла – Хория, Клошка и Кришан – участвовали в диверсионной операции под Плоешти, они руководили действиями партизан,

задумавших вывести из строя буксы вагонов-цистерн, обслуживавших нефтяные месторождения. Харкер показал им, как подсыпать порошок карбида кремния в смазку

буксы, заставляя подшипники заедать и тем самым полностью выводить из строя поезда. Нет, ей придется взять Ренфилда с собой.

Подняв его с собой наверх, Люсиль сунула ему за щеку кусок ваты, пока щека не раздулась, как от укуса пчелы. Затем она замотала ему челюсть снизу одной

из своих косынок и завязала ее у него на макушке. Шляпа с обвисшими полями скрыла повязку у него на голове. Выглядел он нелепо, как чучело, но по опыту

она знала, что лучше казаться глупым и слабым, чем возбуждать подозрения.

Они отправились к Брашову, вскоре поймав машину, на которой их подбросил до города один крестьянин, везший коз к мяснику. Когда они подъезжали к немецкому

блокпосту, рука Люсиль скользнула в карман пальто, изнутри разрезанному, чтобы можно было достать Люгер, сунутый за пояс.

Проверка на блокпосту оказалась поверхностной, Люсиль заболтала их выдумками о том, что везет своего «двоюродного брата» к стоматологу для срочного удаления

больного зуба. Разумеется, Ренфилд выбрал именно этот «подходящий» момент, чтобы выдать караулу очередную свою похабную серенаду, но из его набитого ватой

рта были слышны лишь какие-то приглушенные звуки, и эсэсовцы не обратили на него внимания, приняв его пение за стоны, вызванные болью.

Брашов теперь казался совсем другим. Возможно, из-за свастик, развешанных повсюду, на магазинах и коммерческих структурах, бизнес таким образом декларировал

свою лояльность, если не чистосердечно, то ради защиты и наживы. Она почувствовала себя иностранкой в родном городе.

Они приехали раньше срока, поэтому она остановилась у католической церкви в нескольких кварталах от Михая. Там они с Ренфилдом поужинали у отца Петреску

в его кабинете. Старик-священник был из числа болтливых. Все знали, что то, что он услышал на исповеди, часто утекало наружу, выбалтываясь им в разговорах.

Местные католики хмурились от нехватки у него сдержанности. Но некоторые немецкие солдаты были католиками, несмотря на запрет нацистов поклоняться чему-либо

другому, кроме Господина Гитлера, и поэтому священник становился ценным вместилищем всевозможной информации. Люсиль надеялась выведать у него информацию

о том, что происходит в замке и среди эсэсовских оккупантов.

Из того, что слышал Петреску, выходило, что немцы увеличили число заключенных в замке, и там уже не хватает мест.