Дракула против Гитлера (ЛП)

Перерезав последнюю проволоку, Ван Хельсинг отступил на шаг назад и дал знак Павлу, который вставил клинообразный конец домкрата между дверью гробницы и косяком. Он немного надавил, но массивная, тяжелая каменная дверь сдвинулась всего на дюйм. Проржавевшие железные дверные петли громко и протестующе заскрежетали после десятилетий недвижимости. Лицо Павла от натуги покраснело, жилы на шее у него напряглись, когда он, упершись ногами в землю, стал давить на рычаг со всех сил.

С сильным скрежетом, таким же громким, как оханье и кряхтение Павла, дверь, наконец, поддалась и немного приоткрылась, так, что я сумел ухватиться за внутренний ее край и помочь сдвинуть огромную каменную плиту, открыв гробницу. Я был готов к малоприятным ощущениям и неожиданностям, и действительно — сквозь образовавшуюся щель, похоже, слабым потоком вырвался дурно пахнущий, неприятный воздух.

Одна из железных петель, полностью проржавевшая, отвалилась и с грохотом упала на каменный пол. Внутри склепа оказалось небольшое окошко в стене, расположенное довольно высоко напротив двери, через которое струился слабый свет на саркофаг из черного мрамора, стоявший в центре гробницы. Саркофаг был стянут двумя стальными лентами, скрепленными двумя покрытыми ржавчиной замками. Все вокруг здесь было освещено каким-то жутким оранжевым свечением, и я увидел садящееся за гробницей в кроваво-красных, как смерть, тонах солнце. Вид подходящий, как никогда, подумалось мне.

Ван Хельсинг вошел внутрь, и я последовал за ним. Павел заколебался и снова стал бормотать себе под нос молитвы. На лице его были явно заметны страх и малодушие, и он, похоже, оказался не в силах переступить порог вместе с нами.

«Павел», сказал Ван Хельсинг, мягким, успокаивающим тоном. «Ты смотрел в лицо нацистским пулеметам, ты получил удар штыком, в тебя стреляли. И уж конечно, ты сможешь сделать и это».

«Я… не могу». Бедняга покачал головой. «Мать рассказывала мне… всякое об этом».

«Тогда жди здесь», сказал ему профессор и взял домкрат из его обмякших рук. Павел отошел подальше от гробницы.

Здесь пахло плесенью, сыростью и еще чем-то — нечестивым разложением. Я стал пытаться дышать ртом, пока профессор осматривал черные кирпичные стены. Старый раствор крошился, и несколько кирпичей выпало из стены и лежало на полу. Гробница была мрачной, ужасной и отвратительной; над поблекшим камнем и покрытым пылью раствором властвовало царство пауков.

Профессор подошел к маленькому окошку и выбил домкратом стекло. Этот внезапный, лишенный смысла акт разрушения меня удивил. Я не видел никогда прежде, чтобы действия профессора были бы чем-то иным, кроме как наполненными разумом и смыслом. Расчистив окно и выбросив разбитые осколки наружу, он залез в свой волшебный чемоданчик и достал оттуда компас, а также, как мне показалось, что-то вроде крестьянского альманаха-календаря. Сверившись с этим периодическим изданием, он определил через окно азимут.

А затем мы принялись за работу. Солнце зашло, и мы стали работать при свете факелов, Ван Хельсинг велел Павлу встать у окна, чтобы тот светил нам своим фонарем, работавшим на батареях, в разбитое окно, имитируя рассвет. Профессору все время приходилось поправлять Павла, чтобы тот светил ему под нужным углом, так как у Павла уставали руки. Я же занимался тем, что вбивал деревянные клинья в стену, точнее, в раствор, так, как указывал мне это делать Ван Хельсинг.

Пока я этим занимался, я не мог удержаться и часто поглядывал на саркофаг, который в этом небольшом помещении занимал явно главенствующее положение. Он стоял так близко от меня. То, что внутри находится объект, вселяющий ужас и проливший столько крови, было почти за гранью понимания, в которое трудно было поверить. Почти. Однако, тем не менее, его близость была довольно пугающей, и мне трудно было сосредоточиться на простой работе по забиванию деревянных колышков в старый цемент.

Еще более смущающим был постоянный звук бьющегося стекла — это Ван Хельсинг разбивал все собранные им зеркала, одно за другим, на все более и более мелкие фрагменты. Звук царапающего по стеклу камня всегда был одним из тех, от которых у меня стынет кровь, и мурашки ползут по коже. Слышать этот звук всю ночь — от этого можно немного сойти с ума. Демоническая, омерзительная и зловещая атмосфера ни в коей мере не улучшала мое настроение. Мне неоднократно приходилось сдерживать себя, чтобы не крикнуть профессору: «Прекратите это, ради Бога». Но в конце концов, он закончил разбивать зеркала и занялся тем, что начал устанавливать их на вбитые мною клинья.

На все это ушло несколько часов, и в самый темный час этой ночи Ван Хельсинг предложил сделать перерыв и подкрепиться хлебом, сыром и вином, которые захватил с собой Павел. Но Павел, обычно ненасытный, отказался, и я тоже.

«Давайте поскорей покончим с этим», сказал я, и профессор согласился.