Драма 11

Дом у капитана был типичным образцом местного зодчества – небольшой, обшарпанный, обнесенный покосившимся деревянным забором. Крыша из шифера, окна деревянные, во дворе – срач и мрак. Антенна «Триколора», дым из трубы, куча сырых дров у крыльца. И белье. Они вечно сушат свое бесконечное белье на этих веревках. Мелкая гавкливая дворняга встретила нас то ли радостным визгом, то ли остервенелым лаем. Соловьев приветственно потрепал ее за ухом. Собака обоссалась от счастья и обмякла. На крыльцо выбежала девочка лет двенадцати. Пухлая, веснушчатая, с близко расположенными друг к другу глазами, с заплетенными в гульку светлыми волосами. Розовые щеки ее источали деревенское здоровье.

– Папа, привет! – выкрикнула она с порога и обняла Соловьева за пояс. Качнулся пистолет в кобуре на ремне.

– Варька! – прикрикнул капитан и передал девочке пакеты. – Неси давай в дом, пускай мамка накрывает. Скажи, что Илларион Федорович пришел. Давай, быстро!

Варя смерила меня любопытным взглядом, какой обычно присущ людям, в жизни которых мало что происходит, схватила пакеты и нырнула в дом. Мы прошли в сени. Пахло луком и картошкой. Из зала доносилась музыка – что-то вроде «Звезды в небе горят, когда ты рядом со мной. Тебе я повторю сто раз подряд – ты не такой, ты не такой». Я поморщился и разулся, поставив свои итальянские туфли в один ряд с десятком пар самой разной обуви, в основном изрядно потрепанной. Капитанские казенные ботинки небрежно были брошены рядом.

– Наташенька, поди сюда! – выкрикнул капитан с порога.

На зов явилась супруга. Грациозно появившись в проходе, она оперлась плечом о косяк и впилась в меня каким-то хищническим, доселе не встречавшимся в этой глуши взглядом. Это была немолодая особа, ровесница своего мужа, но выглядела Наталья подтянутой и стройной, далеко не на свой возраст. На ней было какое-то домашнее платье, платок, в руках она держала полотенце. Казалось бы, типичная представительница деревенского домостроя. Но с ней что-то было не так. Широкие скулы, аккуратный нос, рослая, пышущая жизнью, она обладала каким-то пронзительным ядовитым взглядом. Соловьев приблизился к ней и поцеловал в губы, удосужившись мимолетного приветственного взгляда.

– Знакомься, зая, это Илларион Федорович, про которого я тебе рассказывал, – указывая на меня, проговорил капитан.

Она нескромно изучила меня, осмотрев с ног до головы, затем как-то небрежно закинула полотенце на плечо и приблизилась. Близко. Настолько, что я ощутил ее запах – вроде не благовония, но отчего-то приятный и манящий.

– Витя мне про вас часто рассказывает, – проговорила Наталья, не отрывая от меня своего взора. – Я вот только одного понять не могу. Почем вы – Федорович?

– Папаша имя Федор носил, чего тут непонятного? – пожал я плечами. – Или у вас в глубинке так не нарекают?

– Я не об этом, – качнула она головой. – Сколько вам лет, скажите? Тридцать?

– Немногим за двадцать.

– Так за какие такие заслуги все вокруг вас по отчеству зовут?

– Наташа… – сквозь зубы процедил Соловьев, краснея. – Не начинай.

– Все в порядке, капитан, – улыбнулся я. – Не будь тираном. Я с большим удовольствием общаюсь с людьми, которые не скрывают своих чувств. Это очень хороший и смелый вопрос, – перевел я взгляд на Наталью. – Как меня называть, решаю не я. Это решаете только вы. Если вы уверены в себе и готовы на это, я буду для вас просто Илларионом. Это дано всем, но не все этим пользуются, предпочитая ставить себя на ступень ниже. Я не против, раз холопское мышление накладывает подобные ограничения. Естественно, данное утверждение не относится к официальной сфере, где принято называть друг друга по имени-отчеству. Я ответил на ваш вопрос?

Она все так же сверлила меня своим странным взглядом, а на лице ее проскальзывала едва заметная хитрая улыбка.

– Пройдемте в дом, Илларион, – наконец ответила она, снова на ее лице проскочила эта едва заметная улыбка. – Ужин остывает.

И мы прошли в дом. Обиталище сие было наполнено уютом, стоило отдать должное хозяйке. Чисто, аккуратно, без вони и плесени. Дом был небольшим – зал, три комнаты, кухня и погреб. Стол был накрыт в зале, куда мы и проследовали. На стене висел ковер – символ благосостояния трудового советского народа. Противоположная стена была увешана иконами и полицейскими грамотами. Что за дивная картина? Небольшой телевизор транслировал новости, в которых ведущий, брызгая ядом, уверял, что Европе осталось совсем недолго до краха, а госдолг США достиг немыслимых размеров.

– Ну и вкуснотища! – проговорил Соловьев, входя в залу и принюхиваясь. – А пахнет-то как! Ну, Наташка! Ну, мастерица! Знакомьтесь, хлопцы! Илларион Федорович Лихачевский. Почтил нас своим присутствием, прошу любить и жаловать, – лица, если их можно так назвать, замерли в непонимании.