Драма девяносто третьего года. Часть вторая

Впереди них шел муниципал с фонарем в руках; при слабом свете, который этот фонарь отбрасывал, г-н Гю, шедший первым, пытался разглядеть будущее жилище королевской семьи; наконец они остановились у подножия строения, ни форму которого, ни высоту нельзя было определить в темноте; однако г-н Гю смог увидеть, что выступающая часть крыши была увенчана зубцами, на которых кое-где пылали лампионы.

В эту минуту муниципал заметил, что камердинер полон сомнений, и, обращаясь к нему, сказал:

— Твой хозяин привык к золоченому убранству дворцов. Ну что ж, следуй за мной, и ты увидишь, где живут убийцы народа!

С этими словами он повел его по винтовой лестнице.

Когда камердинер перешел от этой лестницы к другой, размером поменьше, которая вела на третий этаж, ему стало понятно, что он поднимается внутри башни.

Опережая его, муниципал вошел в комнату, которую днем освещало лишь одно окно; всю ее обстановку составляли три или четыре стула и скверная кровать.

— Вот здесь твой господин будет спать, — сказал муниципал, указывая на кровать.

Камердинеры переглянулись, совершенно удрученные тем, что они увидели; муниципал бросил им одеяло и пару простыней и вышел, оставив королевских слуг одних.

Кровать, на которую им указали, стояла в алькове без занавесок; старая ивовая плетенка свидетельствовала о мерах предосторожности, принятых против клопов, но, рассмотрев поближе стены, было нетрудно понять, что меры эти недостаточны. Камердинеры принялись изо всех сил очищать и комнату, и кровать.

В то время, когда они были заняты этой работой, в комнату вошел король; он огляделся по сторонам и не выказал ни удивления, ни досады. На стенах комнаты висели гравюры, по большей части непристойные; он собственными руками сорвал их, сказав:

— Я не хочу, чтобы подобные вещи были перед глазами моей дочери!

Затем король лег и уснул так же безмятежно, как если бы еще находился в Тюильри; оба камердинера провели ночь, сидя возле его кровати.

Королеву поместили в покоях на втором этаже.

Прошло пять или шесть дней, в течение которых несчастные узники обустраивались как могли; тем не менее их утешала мысль, что они будут жить вместе, как вдруг в ночь с 18 на 19 августа, когда король спал, а оба камердинера прилегли на тюфяк, служивший им общей постелью, в комнату вошли два комиссара муниципалитета.

— Вы камердинеры господина Капета? — спросили они.

— Да, — ответили слуги.

— Тогда вставайте и следуйте за нами.

Несчастные камердинеры встретились глазами; утром того же дня один из муниципалов заявил в их присутствии:

— Гильотина работает без перерыва и занимается тем, что избавляет нас от так называемых слуг Людовика.

Они вышли из комнаты, полагая, что настал последний момент их жизни; однако в прихожей королевы, где спала принцесса де Ламбаль, они застали эту принцессу и г-жу де Турзель готовыми к уходу; руки обеих женщин были переплетены с руками королевы, дофина, королевской дочери и принцессы Елизаветы, и из этой исполненной скорби хаотичной группы доносились лишь те невнятные и орошенные слезами слова, какими обмениваются в час последнего прощания.

Один и тот же приказ был дан всем, кто состоял в услужении у королевской семьи, и при этом им ничего не сказали об ожидавшей их участи; их препроводили к наемным каретам, муниципальные чиновники сели туда вместе с ними, а жандармы составили конвой.

Так что в Тампле остались лишь король, королева, их дети и принцесса Елизавета.

Четверо из пяти узников провели без сна всю эту ночь: король — в своей комнате вместе с двумя муниципалами, а королева, ее дочь и принцесса Елизавета — в комнате королевы.

Один лишь дофин, лежа на кровати матери, спал посреди этого скорбного бдения.

Поскольку камеристок королевы и принцессу де Ламбаль забрали лишь под предлогом допроса, королева ждала их возвращения с минуты на минуту; однако в семь часов утра стало известно, что эти дамы не вернутся и что их отвезли в Ла-Форс.

В девять часов утра, к великому удивлению узников, возвратился г-н Гю; общий совет Коммуны счел его невиновным и отослал обратно в Тампль.

В тот же самый день, действуя по приказу Петиона, в Тампль прибыли Тизон и его жена, эти тюремщики, которым заточение королевской семьи придало своего рода известность.

После этого узники разместились по-новому.

Королева взяла сына в свою комнату, а в другую, к принцессе Елизавете, переселила дочь.

Эти комнаты разделялись чем-то вроде кабинета, где постоянно находились муниципал и часовой.

Для короля стали готовить новое помещение, но, поскольку в этом помещении он должен был быть оторван от королевы, позвали архитектора.

Этим архитектором был прославленный патриот Паллуа, который не только разрушил Бастилию, но еще и торговал ее камнями, продавая их обтесанными во всех видах.

Король изъявил желание остаться жить в той комнате, где он находился; однако метр Паллуа не был человеком, способным брать в расчет желания короля; он ответил, что получает приказы только от Коммуны и делает лишь то, что она ему приказывает.