Драма на трех страницах

Когда старик застыл так пару часов назад, его жена тут же вызвала врача. В последние месяцы разум ее супруга медленно увядал, она это знала, также, как знал врач. Те методы, которые помогали вернуть старика из ступора раньше, совершенно не работали на этот раз. Доктор знал, что это конец.

Старушка трясла плечи мужа. Она плакала и слезы ее капали на старика. Вальс из граммофона уже раздражал и вводил в отчаянье, но ее любимому он так нравился. Ничто не способно было пробудить старика от вечного сна разума.

— Мне очень жаль, но мы с вами знали, что так все и будет, — пытался успокоить врач впавшую в истерику женщину.

На секунду старушка заметила проблеск в глазах мужа. Лишь на секунду.

— Дорогой, я люблю тебя!

Глаза старика стали снова мутными и пустыми, уже навсегда.

На его губах застыли слова:

— И я тебе, моя милая!

Увядание.

Андрей Буровский. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

— Папа, это Сливовый мыс?

— Он самый, сынок…

Капитан Том даже нос наморщил от удовольствия, глядя на сына. В руке чалка, подпрыгивает от нетерпения, сияет, как весь этот пронизанный солнцем ясный день.

— Папа, у тебя на носу такие же складки, как на воде!

Том-старший невольно рассмеялся. А ведь верно! Свежий ветер — пароход идет вниз, да еще встречный ветерок. На перекате, на сверкающей воде — такие же ровные складки, как у него на носу.

— Папа, ты меня пустишь проводить дядю Гека?!

Самое время нахмуриться, посуроветь…

— Том! Ты забыл, о чем мы говорили?!

Переживает…

— Беги! Только куртку надень. И на берег не сойдешь, даже не думай. Кого мы сейчас спустим на берег?

— Мистера Немо, папа…

— Запомни это получше.

Ударили склянки. Пароход разворачивался, колесо левого борта приостановилось, громадная машина двинулась к берегу.

Сам капитан Сойер куртки не надел, даже оставил фуражку на мостике. Все сумеют сделать без него. Лестница… коридор… Каюта в нижнем ряду… Капитан открыл своим ключом, невольно поморщился… уже совсем не так, как наверху: в нос шибанул перегар кукурузного вискаря. Ясное дело, напился…

— Гек… Гекльбери, ты в порядке?

— Как всегда…

Да, как всегда. Куртку Том подарил ему всего две недели назад, сразу после побега. Теперь куртка выглядел так, словно по ней плясало целое племя индейцев. Подарил и ночную рубаху, но Гекльберри спал не раздеваясь. Жеваный, мятый, не брился с неделю, и пьяный. Да… как всегда…

— Давай быстрее. Сейчас мои милейшие пассажиры побегут к бортам — смотреть, кто отплывет от парохода. Незачем им тебя видеть.

— Присел бы, Том… Когда мы еще вместе посидим… Разве что ты ко мне в Калифорнию…

— Или амнистию объявят.

— Мне не объявят, Том… Никакого судьи Тэтчера не хватит. То дельце… Ты помнишь? Там еще завалили фараонов…

— Побери меня черт… Ты был… У Гарднера в деле?!

— Я думал, ты знаешь…

И убежал куда-то его взгляд… Конечно, ничего не знал Том. Если бы и знал, все равно укрыл бы друга. Но как видно, сам Гекльберри в этом совершенно не был уверен. И правильно…

— Чего ты туда влез?! У тебя же уже были деньги?

— Деньги — это такая штука, Том…Такой странный предмет… как они есть, так их сразу уже нет… И понимаешь, не могу я жить, ни как мой папаша жил, ни как вдова Дуглас, царство небесное…

— Стрелял ты?!

— Роб промахнулся… Гнилой человек, еще хуже его папаши, индейца Джо… Если его прижмут, он все расскажет.

— Обязательно надо было стрелять?!

— Он первый начал…

Какой смысл объяснять, во что влип Гек? Он и сам понимает. Он прав, никакой дороги назад ему нет, только в неведомые западные земли, где моют золото, где таких много, где почти что и нет никакого закона. И навсегда. Никакой судья Тэтчер не вытащит, пусть он сто раз и сенатор.

Том присел к деревянному столику.

— Хлебни, Том…

Томас Сойер на мгновение прижал к губам оплетенную бутыль. На губах осталась пленка сивушных масел, в голову ударила крепчайшая струя кукурузного самогона. Ну и гадость…

— Том…Ты не серчай… Ну не могу я жить, как твой братец Сид… И не смогу никогда.

Да-а… Сид Сойер — это отдельная песня. Пытался торговать табаком, и через год прогорел. Все удивлялись, как он ухитрился, а вот он как-то сумел, причем, как раз, когда цены на табак ползли вверх. Трое из Санкт-Петербурга сделали себе на табаке состояния в этот год. Том пытался пристроить его к себе… на пароходе его укачивает. Так и сидит в сплавной конторе, выписывает бумажки. На штанах заплатка, пиджак засаленный, голова вечно немытая, побрит неровно, вечно норовит стрельнуть полдоллара… Говорят, сердобольная вдова Дуглас его время от времени кормила.

— Гек, он у тебя тоже занимал?

— А как же! Тогда мы взяли лавку Уоттера… Деньги были…

— Ага, тот самый предмет, которого сразу и нет. Который как появится, так черт те его знает, куда уходит…

— Ну да. Я как посмотрел на луковую физиономию твоего братца, рука сама полезла в карман.

— Поживи как он, физиономия еще не такая станет.

— Не… нет, Том, тут ты не прав! У него не луковая физиономия от жизни, а жизнь — от физиономии…Ты с такой походи, а я посмотрю, как ты будешь после этого жить.