Драма в Гриффин-холле, или Отравленный уикенд

– К несчастью, все улики указывали именно на неё, – инспектор умудрился так пожать плечами, чтобы выразить своё сожаление и при этом не начать оправдываться. – А пожар в мастерской? Это случайность или…

– Дедушка сам, уходя, опрокинул несколько свечей, что стояли рядом с подготовленными холстами. Как только тётушка Розмари намекнула, что вспомнила некоторые события того вечера, когда умерла Айрис, он принял решение заставить её замолчать. Матиас знал, что не может рассчитывать на любовь сестры и видел только один способ избежать возмездия – отвлечь внимание остальных и проникнуть в библиотеку, где, как он думал, находится тётушка Розмари. Ему бы понадобилось совсем немного времени, а выйти он мог через вторую дверь. В суматохе никто бы ничего не заметил. На роль сообщника Грейс он, думаю, прочил Филиппа, который так рьяно её защищал.

Тётушка Розмари внезапно всхлипнула. Викторианская сдержанность покинула её, лицо пожилой леди сморщилось.

– Будьте добры, передайте мне, пожалуйста, мою сумку, – попросила она чуть слышно.

Сержант Киркби услужливо поднёс ей гобеленовую сумку, и та принялась по привычке искать чудодейственные капли. Вспомнив, что они конфискованы полицией, она тяжело вздохнула и прикрыла глаза.

– Знаете, а ведь мы с Матиасом никогда не ладили, – призналась она. – Он никогда не упускал возможности поддеть меня, указать мне на мои слабости. Из-за него мне пришлось покинуть Гриффин-холл, место, чудеснее которого нет, мой истинный дом. Из-за него я потеряла человека, который был мне очень дорог. Много лет я была вынуждена влачить довольно жалкое существование, и вот, когда от него пришло письмо с приглашением, я так обрадовалась этому. Ведь что бы ни было, мы когда-то были семьёй. А теперь выходит, что Матиасу до последнего дня никто из нас не был нужен. Он так и остался одиноким себялюбцем, не замечающим своего одиночества и не тяготящимся им. И всё равно я его оплакиваю, ведь теперь не осталось никого, совсем никого… Некому теперь сказать: «А ты помнишь?..» – лицо тётушки Розмари снова сморщилось от сдерживаемых слёз, маленькие ручки стиснули потрёпанную сумку.

Глаза остальных оставались сухими, лица – бесстрастными. У Оливии мелькнула мысль, как это страшно, если после смерти тебя оплакивают лишь двое – глупенькая тётушка Розмари и Вивиан.

***

Рассвет окрасил небо в янтарный цвет. Лучи солнца, уже не согревающие и не пытающиеся бороться с утренней прохладой, тем не менее с прежним летним пылом освещали подъездную аллею и весь Гриффин-холл, будто застывший в ожидании, что же с ним будет дальше.

Грейс Хоггарт наблюдала эту картину с безучастным видом, сидя в машине рядом с инспектором Оливером. Состояние её ещё оставляло желать лучшего, но спутанность сознания уже прошла, и слабость почти отступила.

Известия о виновности Матиаса Крэббса в совершенных преступлениях и причастность Майкла к мошенничеству и шантажу почти не удивили её. Грейс пыталась найти в своём сердце хоть какие-то сожаления о случившемся, но не могла. Сейчас её занимало только одно событие – она возвращается к малышке Полли, она возвращается к дочери и больше никогда не позволит разлучить их.

Инспектор пытался загладить свою вину, принеся искренние извинения миссис Хоггарт, но та не удостоила его и взглядом. Оливер прекратил попытки и оставил молодую женщину в покое.

Как только автомобиль остановился на подъездной дорожке, Грейс самостоятельно, не дожидаясь помощи инспектора, выбралась наружу и без всякой оглядки на приличия, подхватив подол длинной юбки, взлетела по ступеням и вбежала в холл. Её встречали близнецы, тётушка Розмари и дядя Себастьян, но она лишь мельком кивнула им и отрывисто спросила:

– Где Полли? Где моя дочь?

Филипп вышел вперёд, уверенно взял Грейс за руку и повёл за собой. Тётушка Розмари немедленно растрогалась и промокнула глаза уголком кружевного платочка. Вообще, без регулярного употребления мятных капель Розмари Сатклифф сделалась чрезвычайно сентиментальной. Слёзы умиления или печали то и дело выступали на её глазах, и тогда она вскидывала маленькую ручку с зажатым в ней платочком и произносила какую-нибудь слащавую сентенцию или весьма отдалённо подходящие к случаю поэтические строки. Также она, следуя непонятной логике, выбрала Оливию в качестве наперсницы, и то и дело делилась с ней сокровенными мыслями, советами по рукоделию и воспоминаниями об Изабелле и других членах семьи Крэббс. Такое пристальное внимание тётушки невероятно раздражало Оливию, а рукоделие она всей душой возненавидела ещё в пансионе. Порой ей приходила в голову мысль, что, когда тётушка Розмари принимала свои капли, выносить её было гораздо легче.