Драма в кукольном доме

– Ничего, – поспешно ответила Амалия.

Дядюшка бросил на нее еще один внимательный взгляд и начал с толком, с чувством, с расстановкой складывать газету.

«Так я и поверил… Эге, а уж не рассорилась ли она с мужем? С ее характером она вполне может счесть, что это конец света… Люди вечно портят себе кровь из-за всяких пустяков».

– Не хочешь говорить, так не говори, – добродушно промолвил он вслух.

И тут Амалию прорвало:

– Свекровь за моей спиной сводит моего мужа с другой женщиной! Как, по-твоему, мне к этому относиться?

– Гм, – промолвил Казимирчик, еще раз перегнув газетный лист так, чтобы было удобно прочитать заинтересовавшую его статью. – Ну ты же всегда знала, что эта дама – дрянь. Так чего ты огорчаешься? Ничего хорошего от нее все равно не стоило ждать.

Тут, признаться, Амалия на мгновение утратила дар речи.

– Но мой муж… – начала она после паузы.

– Осел, если он тебя не ценит, – пожал плечами дядюшка.

– Я запрещаю вам говорить о нем в таком тоне! – Амалия сверкнула на собеседника глазами, которые от гнева сделались золотыми, но на него это не произвело никакого впечатления.

Казимирчик вздохнул и почесал бровь.

– Ну хорошо, тогда попробуем иначе, – промолвил он своим обычным благожелательным голосом. – Человек слаб. В этом мире ни на кого нельзя положиться. Всё.

Амалия жаждала утешений, искала возможности, может быть, выплакаться еще раз, услышать, что правда на ее стороне и что ее обидчики будут наказаны – а дядюшка со свойственным ему бессердечием произносил какие-то общие фразы, которые, кстати сказать, как бы между прочим обесценивали ее страдания.

– Вы совершенно не понимаете, о чем идет речь, – наконец выдавила она из себя. – Что мне делать? Она явно хочет разрушить мой брак. И эта княжна…

– Боюсь, тут я ничем не могу помочь, – промолвил Казимирчик извиняющимся тоном. – Хотя, знаешь ли, мне вспоминается история нашей дальней родственницы из рода Мейссенов – Эрменгарды Мейссен. Веке этак в шестнадцатом или семнадцатом – точнее не помню – она вышла замуж за какого-то графа, который ей изменял. Так она велела слугам схватить его любовницу, бросить ее в высохший колодец и закидать камнями. Правда, боюсь, что по нынешним временам такой способ вызовет осложнения с законом…

Амалия расхохоталась, но дядя уловил в ее смехе истерические нотки и нахмурился.

– Дядя, – внезапно спросила молодая женщина, – скажите, вы когда-нибудь ненавидели кого-нибудь так сильно, что сердце словно сжимается от ненависти?

– И становится тяжело дышать, – задумчиво уронил Казимирчик. – Да, со мной такое случалось.

– И что вы делали, чтобы… чтобы вам стало легче?

Дядюшка нахмурился.

– Боюсь, это слишком… слишком сильный способ, – сказал он наконец. – Тебе он вряд ли подойдет.

– Ну а все-таки? Дядя, я не стала бы спрашивать, если бы…

– Хорошо, – сдался Казимир. – Я представлял себе, что мой враг лежит в гробу, неподвижный и безгласный, и больше ничего не может мне сделать. Понимаешь? Ничего.

Амалия недоверчиво посмотрела на своего собеседника.

– Я предупреждал тебя, что этот способ не для дам, – быстро добавил дядюшка.

– Странно, – пробормотала его племянница, – я даже не могу представить, чтобы кто-то мог внушить вам такую неприязнь… Вы всегда казались мне таким уравновешенным…

И еще она не сомневалась, что природный эгоизм Казимира предоставляет ему непроницаемую броню, которая защищает его от слишком сильных переживаний. Но сказать это вслух Амалия не осмелилась.

– Тот, кого вы ненавидели, кто это был? Мужчина или женщина?

– Семья, и даже хуже – мои родственники. – Казимир усмехнулся: – Опекуны, которые обчистили нас с твоей матерью и оставили без ничего, да еще попрекали тем, что мы стали для них обузой. И когда мне становилось совсем невмоготу, я воображал себе их похороны, со всеми подробностями. От этого опекуны не умирали, но я все же обретал некоторую… гм… надежду на будущее.

– Вы правы, ваш способ мне не подойдет, – вздохнула Амалия. – А другого нет?

– Почему нет? Есть. К нему как раз прибегла Эрменгарда Мейссен.

И собеседники засмеялись.

– Знаете, мне было очень плохо сегодня, – неожиданно призналась молодая женщина, перестав смеяться. – Так плохо, как давно уже не было. Но я поговорила с вами и… не скажу, что мне стало сильно легче… но все-таки легче. Чуть-чуть.

– Ты молода и чересчур порывиста, – сказал дядя, испытующе глядя на нее. – Знаешь, что я тебе скажу: надо все-таки немного верить в себя. Просто держи в уме, что любому, кто захочет тебя обидеть, ты сумеешь дать отпор – может быть, не сразу, а через какое-то время, но тем не менее. И помни, что в самом крайнем случае ты всегда сможешь найти подходящий колодец и запастись камнями.

– Ах, дядя, иногда я вам завидую, – вздохнула Амалия. – Вы…

Она хотела продолжить: «никого не любите, ничем не дорожите, и потому вам легче легкого в любых обстоятельствах хранить спокойствие», но что-то – возможно, понимающие глаза дядюшки – вынудило ее прикусить язык.

– С вашим философским подходом к жизни не пропадешь, – поправилась баронесса Корф.