Драматические произведения. Мемуары

— Теперь, — сказал я, — чтобы остаться верным себе, нужно направить г-ну Лебрену, министру, мой ответ Константини и посмотреть, как он, со своей стороны, будет со мной держаться; таким образом я выясню, является ли г-н Лебрен их человеком.

Вечером прихожу к г-ну Лебрену… Недосягаем, мне отказано. Беру бумагу у его привратника, пишу:

«Понедельник, 20 августа 1792 года.

Увы, сударь, вот так, от отсрочки к отсрочке, на протяжении пяти месяцев разные события губят дело, важнее которого нет для Франции! Я трижды понапрасну приходил к Вам и, не имея возможности вручить Вам лично памятную записку, составленную вчера, после того как мы расстались, прошу Вас прочесть её с тем большим вниманием, что чудовищное недоброжелательство, которое строит мне всяческие козни, вынуждает меня прибегнуть к гласной самозащите, если министерство будет упорствовать в своём нежелании со мной договориться!

Вы найдёте тому доказательство в моём ответе некоему лицу, которое явилось ко мне с угрожающими предложениями, изложенными устно и письменно.

Если Вы найдёте возможность назначить мне встречу на сегодня, Вам удастся, быть может, предупредить нежелательную огласку, с помощью которой хотят решительно пресечь доставку наших ружей. Вас об этом весьма серьёзно просит, сударь, Ваш верный слуга

Подпись: Бомарше

».

Я приложил к письму вышеприведённое пространное письмо г-на де Лаога о нашем деле, а также мой гордый ответ посланцу Константини.

Никакого ответа.

19-го, 20-го, 21-го и 22-го я являлся к министру по два раза в день, наконец после восьми напрасных хождений за четыре дня, каждое из которых составляло туда и обратно около двух миль, я передал через привратника вторую записку; возвращаясь домой, я думал: если министрам доставляет удовольствие их недосягаемость, горе людям, которые за ними гоняются!

«22 августа 1792 года.

Бомарше приходил в воскресенье, позавчера, вчера и сегодня, дабы приветствовать г-на Лебрена и напомнить ему, что залог, обещанный г-ном Дюрвеем, всё ещё запаздывает и что Бомарше, со своей стороны, пребывает по-прежнему в неведении относительно судьбы г-на де Лаога: подобно героям Гомера, он, сражаясь во мраке, молит всех богов вернуть ему свет, чтобы понять, как должен он поступить с той долей блага, которую вот уже пять месяцев он обязался добыть для отечества, что неизменно наталкивается на препятствия.

Он свидетельствует своё почтение г-ну Лебрену».

Никакого ответа.

Я перестал туда ходить. Я не мог разгадать, как решили министры судьбу де Лаога, получив моё резкое письмо, и сгорал от нетерпения в бессильном бешенстве. От Константини не было никаких известий, если не считать бранного письма, на которое я ответил, что он мне жалок.

Господин Кристинá, депутат от Гавра, уведомил меня письмом, что его курьер отбыл в этот порт и что дело о выезде г-на де Лаога было рассмотрено исполнительной властью, однако решение ему неизвестно; я говорил себе в ярости: они так и не занялись этим всерьёз, отправили, наверное, выжидательное письмо, какой-нибудь ничего не значащий ответ — и мы снова теряем время. Простите мне, читатели! Они этим занимались, и весьма усердно; вот тому доказательство, не оставляющее сомнений; никто не предполагал, что мне удастся его когда-нибудь заполучить.

Двадцать второго августа приходит отчаянная записка от Лаога: