Драматургия ГДР

Эв пытается саркастически улыбнуться. Жестом, каким обычно кончают безрезультатные дебаты, она как бы хочет сказать: «Пожалуйста, делай что хочешь, — твое дело».

Так… К черту этот газон Дюрера. И репинских бурлаков — тоже куда-нибудь за письменный стол. И городскую панораму Каналетто… Мои листы должны направлять мысль в следующее тысячелетие! Кто хочет здесь сидеть, тот должен отказаться от идиллий седой старины! Кто пьет мой коньяк, пусть поднимает тост за год двухтысячный!.. Где молоток? Сейчас я прибью все свои диаграммы на стены, и он увидит, как они убедительны…

Судя по звукам, он опять вернулся на кухню, энергично орудует там в поисках инструмента. Эв проявляет известный интерес к этим шумовым эффектам, вслушивается с напряженным любопытством, как бы пытаясь заранее определить, — что он еще разобьет?

К у р т  появляется в дверях, вооруженный молотком, с двумя большими диаграммами в руках.

К у р т. Где гвозди?

Э в (молча смотрит на него. После паузы). Ты не собираешься переодеться?

К у р т. В сахарнице еще недавно было несколько штук. На прошлой неделе. (Диаграммы падают у него из рук, он пытается неловко удержать их локтями.)

Э в. Надень свежую сорочку.

К у р т (все еще занятый тем, чтобы как-нибудь удержать диаграммы и молоток). Мне сейчас не до сорочек, мне нужны гвозди.

Э в. Он уже скоро придет.

К у р т. И поэтому их нужно (показывает на диаграммы) убрать отсюда? Признайся, что ты уже заранее настроилась на мое поражение. Почему ты молчишь?

Э в (устало). Что я должна сказать?

К у р т. Что, что, что!.. Я вижу, мои проблемы не слишком интересуют тебя…

Э в. Перестань.

К у р т. Пожалуйста.

Э в. Я ничего не знаю ни о каком поражении. Я вообще никогда ничего не знаю.

К у р т. Хорошо, хорошо!.. Не собираюсь тебе надоедать. (Хочет уйти.)

Э в. Курт…

Он останавливается в дверях.

(Помолчав.) Ну скажи же… Что произошло?

К у р т. Ничего особенного.

Э в. Так…

К у р т. Один высокопоставленный деятель нашел, что все должно быть иначе. И по веселому капризу судьбы оказался нашим старым дружком, Фридолином Эрлихером. Такое бывает обычно в театре. А мне выдалось в жизни.

Э в (не очень вникая в его слова). Дальше. Ну?.. Что еще?

К у р т. Тебе этого недостаточно?.. Пожалуйста, — дальше это будет выглядеть примерно так: завтра утром я должен буду предстать перед своими сотрудниками и самокритично покаяться. А именно — мне, грешному, удалось вытянуть вашу заплесневелую и отставшую ткацкую фабрику из дерьма, но это была ошибочная затея, и теперь я не знаю, как быть…

Э в. Что творцу экономического чуда в этом городе, конечно, совсем не к лицу.

К у р т. Что ж, — издевайся, высмеивай, высмеивай меня. (Бросает молоток и диаграммы на кровать.) За то, что я не в состоянии больше заниматься этой жвачкой мелкого рационализаторства и предлагаю создать современное производство, то есть сделать твердый шаг в будущее, за это меня может теперь высмеивать каждый как какого-то чокнутого, придурковатого фантазера. Закон инерции оказывается сильнее, чем высшие требования развития. Маленькие огорчения наших драгоценных рабочих, оказывается, для нас важнее всего. Перед усталой болтовней наших прилежных современников должен замолкнуть голос будущего. (Взвинчивая себя, брюзгливо.) Кто хочет увлечь массы и повести их за собой в следующий век, того заносят в книгу истории как дурака, шута или еретика. И поскольку в еретики я не гожусь, придется мне довольствоваться скромной ролью дурака, или шута. Вот и получается, что каждый может теперь надо мной потешаться… Чего ты смеешься?

Э в. Так просто…

Она действительно тихонько смеялась.

К у р т (недоверчиво). Как это — так просто?

Э в. Н-ну… Одна мысль пришла в голову.

К у р т. Вот как… Мысль…

Э в. Я подумала: если бы твои речи сопровождать… игрой на виолончели.

Курт тупо уставился на нее. Эв приводит в порядок свои косметические принадлежности на трюмо.

К у р т. …Бывают моменты, когда остаешься один…

Ему и вправду жаль себя.

Совсем один.

Э в (не глядя на него). Да.

К у р т. Что?

Э в. Это бывает.

К у р т (бешено). Вот именно.