Драматургия Югославии

Вот он, апофеоз справедливости, победа! Но рядом с бывшими узниками живут и преуспевают бывшие палачи. Двадцать лет спустя те и другие встречаются в зале суда одной из европейских буржуазных стран. Встречаются для того, чтобы наконец восторжествовала справедливость. Но суд оправдывает матерого палача, ибо на основании произвольно истолкованных показаний бывших узников доказано, что в концлагере вспыхнул бунт женщин, предназначенных для забавы солдат. А раз начался бунт, фашистский офицер был обязан подавить его. Дав волю горькой иронии, автор размышляет над тем, в какой мере могут воздать должное жертвам и осудить палачей процессы над военными преступниками — в той форме, в какой они ведутся на Западе.

Сама структура пьес Лебовича, где каждый персонаж представлен в определенной группе, подчеркивает мысль о солидарности людей, о нерасторжимости человеческих связей. Мысль автора обращена к тем, кто, пережив войну в тяжких условиях концентрационных лагерей, сегодня активно участвует в жизни. Казалось бы, что общего у этих людей, отдающих сегодня все силы на благо своей родины, — что общего у них с теми полуживыми людьми в полосатой одежде, двадцать лет назад освобожденными из лагеря? И все-таки каждый из них не забывает своего прошлого, ибо в страшном этом прошлом зародилось нечто святое и нерушимое — закон товарищества, закон человечности. Только очень недалекие люди могут полагать, что после победы в войне битва за человечность закончилась. Битва продолжается, и в мирных условиях она ничуть не легче.

В этом и заключается основная мысль центральной части триптиха — драмы «Аллилуйя». Война ни для кого не прошла даром, даже для тех, для кого она кончилась сравнительно благополучно, — для тех, кто не был на фронте, выжил, не попал в лагерь уничтожения. Поэтому особенно кощунственно звучит лицемерный оптимизм западных союзников — они освободили узников концлагеря, но третируют их, как людей бесправных и недееспособных.

Печальный обряд похорон становится пробным камнем, на котором проверяется человечность подлинная и мнимая, готовность к мирной жизни или растерянность перед ней. Лебович сочетает в пьесе эпизоды символические, как, например, гибель немецкого мальчика, подорвавшегося на сохраненных им гранатах, и приземленно-бытовые, такие, как трапеза у одра покойника.

Автора (а его жизненный опыт включает и пребывание в фашистском концлагере) больше всего волновал вопрос о том, как станут жить его товарищи, не только искалеченные физически, но и морально выбитые из нормальной житейской колеи. Ведь тот довоенный идиллический мир, который остался в их памяти, никогда не повторится. Такие, как Сипка, видимо, не смогут ничего забыть. Юстуса, возможно, спасет его интеллект. Мойше по-прежнему будет искать утешения у своего бога. Но как быть с Пиплом, мальчиком, чья юность началась в дыму лагерного крематория? С мальчиком, который никогда не видел живых птиц?..

Подчеркнуто спокойный, протокольный стиль пьесы «Аллилуйя» Лебовича несет в себе яростный и действенный протест против фашизма, против войны.

Тема формирования сознания и морали гражданина социалистического общества особенно отчетливо начинает звучать в югославской драматургии в 60-е годы. Чаще всего — в форме драмы-диспута, участником которого по замыслу авторов должен стать и зритель. При этом проблема широкого общественного звучания, как правило, решается через конфликты морально-этические.

Одно из наиболее характерных произведений такого плана — пьеса известного македонского драматурга Томе Арсовски «Парадокс Диогена» (1968), носящая подзаголовок «судебная драма». Два действия пьесы представляют собой как бы протокольную запись двух заседаний суда. Судят молодого инженера Драшко Каровски, по вине которого произошла авария на строительстве крупной гостиницы. Один за другим выступают свидетели. Сцены суда перемежаются эпизодами, воссоздающими события, о которых рассказывают герои драмы. Внимание зрителя постепенно переключается с аварии на стройке на жизненную катастрофу инженера. В пьесе остро ставится вопрос о нравственном воспитании молодого поколения, о его гражданском долге перед обществом. Талантливый инженер оказывается беспомощным там, где речь идет об элементарных общественных и личных отношениях с людьми.

Суд не выносит перед зрителем решения о том, виновен ли Каровски в аварии. Автор стремится к тому, чтобы зритель задумался над судьбой своего современника и был максимально объективен. В своей заключительной речи защитник сравнивает Каровски с Диогеном, напомнив известную притчу о том, как великий философ с фонарем бродил среди бела дня по городу в поисках человека. С другой стороны, Каровски по-своему прав, говоря, что окружающие не щадили его. Но разве он сам щадил кого-нибудь? Молодой инженер ждет, что общество вынесет ему приговор и тем самым решит его судьбу. От этого-то и предостерегает защитник всех, кто присутствует в зале. Тот, кто считает себя сознательным членом общества, должен уметь держать ответ перед людьми и перед самим собой.