Драматургия Югославии

А н д р е й. Я думаю, это к вам относится. (Открывает окно, кричит.) Господин священник сейчас идет. (Оборачивается к дяде, который, придерживаясь за стол, садится в кресло.) Прошу вас. Что случилось? Вы не хотите им ответить?

Д а г а р и н. Нет.

А н д р е й. Нет?

Д а г а р и н. Скажи им, что я не могу. Сердце.

А н д р е й (в окно). Не обижайтесь, земляки… Господин священник не может выйти, у него больное сердце. (Дяде.) Закрыть?

Д а г а р и н. Закрой.

А н д р е й. Вам плохо?

Д а г а р и н (тяжело вздыхая). Плохо.

А н д р е й (ему уже не до иронии, но по инерции он продолжает шутить). Это от моей музыки вам стало плохо?.. Воды?

Д а г а р и н. Нет. Мне кажется, кто-то стучит.

Входит  Г н и д о в е ц, он в военной форме. Подтянутый, выхоленный, хорошо откормленный, фанатичного типа мужчина лет тридцати.

Г н и д о в е ц. Я это, я, господин священник. (Подходит к нему, протягивает руку.) Какое счастье, что вы снова здесь. Наши ребята были бы рады увидеть вас — ведь столько времени… прошло. Вы не могли бы выглянуть в окно и сказать им пару слов?

Д а г а р и н (медленно протягивает ему руку). К сожалению, не могу. Мне нехорошо.

Г н и д о в е ц. Жаль. По крайней мере взгляните на них, посмотрите, что мы из них сделали.

Д а г а р и н (подходит к окну). Вижу, вижу.

Г н и д о в е ц. Какова дисциплина, а? Что рядом с нами итальянцы? Каковы молодцы! Есть у нас и несколько опытных ветеранов. Тех самых, из Штирийского батальона, которые надели красные пилотки и погасили немало жизней, оказавшихся по воле красной звезды поблизости.

Д а г а р и н. Как связать, как сказать…

Г н и д о в е ц. Правда, большая удача, что они у нас есть. Нам, правда, пришлось погоняться за ними, не хотели нам их уступать, будто бы они в другом месте требовались. Я же настаивал, что они должны быть здесь. Здесь, где мы более всего укрепились, но где все еще попугивают коммунисты. А не в маленьких там каких-то рощицах… Последний раз они напали на Айдовец. Вы ведь слышали об этом?

Д а г а р и н (отошел от окна, на улице опять поют в его честь). Слышал, слышал.

Входит  Ф о н з а, он навеселе.

Ф о н з а. Я ничего не желаю, ничего, ничего, ничего… Скажите только мне: «Здравствуй, Фонза», или же я повешусь там, за своим органом… (после паузы) у какой-нибудь там сопрано… на шее.

Д а г а р и н (смотрит на него, устало). Ну, дай-то бог, Фонза, дай бог. Как дела?

Ф о н з а. Не я себя имею, а меня имеют. Имеют меня… Но — не имеют. Capito… signor? Non! Eppur si muove![47]

Г н и д о в е ц (выталкивая его за дверь). Правда, что вертится, хотя и со скрипом… Пьет. Впрочем, он не опасен.

Ф о н з а (снова открывает дверь, оглядывается на Андрея, который стоит в углу и наблюдает за происходящим). Извините, господин Андрей, что я вас поздравил. Если все хорошенько обдумать, то действительно было не за что. Evviva aeterna![48] (Уходит.)

А н д р е й. Evviva! (Сбрасывает ноты с пианино и убегает в свою комнату.)

Г н и д о в е ц. Я его не заметил. Собственно говоря, я бы его тоже должен был поздравить. Такой успех. И слава, слава!

Дагарин молчит.

(Прислушивается.) Тра-та-та. Вы слышите их? Теперь уж не как пожарники. Настоящий военный такт. И дух! Он нам тоже необходим, поскольку, господин священник, я боюсь, нас ждут тяжелые времена. Тяжелые времена!

Д а г а р и н. Они уже настали. Вам не кажется?

Г н и д о в е ц. Да, конечно… Да, что же это я вам хотел сказать? Завтра во второй половине дня у нас присяга знамени. Мы все хотим, чтобы это провели вы. Надеюсь, вы будете в состоянии…

Д а г а р и н. Что у вас еще?

Г н и д о в е ц (несколько оскорблен — чувствует, что он здесь лишний). Ничего, ничего больше, господин священник. Не буду больше мешать. С богом. (Уходит.)