Драмы

Другое дополнение к простейшей структуре трагедии представляла собой так называемая гипорхема — хоровая песнь, сопровождаемая оживленной пляской и либо разделявшая эписодии на правах стасима,, либо включенная в их состав. Софокл обычно пользовался этим приемом для создания иллюзии благополучного разрешения завязавшегося конфликта, — после этого с тем большей силой воздействовала на зрителя подлинно трагическая развязка ("Аякс", "Трахинянки", "Царь Эдип").

Заключительная часть трагедии, после которой, по Аристотелю, больше нет песен хора, называется эксод — "уход" актеров и хора с орхестры.

По мере развития афинской трагедии объем хоровых партий сокращался, хотя как раз Софоклу приписывается увеличение состава хора от 12 до 15 человек и специальное сочинение "О хоре" — по-видимому, рассуждение о целях и способах его употребления в драме. Тем не менее и у Софокла хор, на что специально указывал Аристотель, являлся одним из действующих лиц, а не искусственно привлеченным по традиции элементом, как то было нередко у Еврипида, а затем стало нормой в IV в. Этот вот коллективный персонаж и вызвал много споров в неоклассицистической и романтической эстетике XIX в., отзвуки которой часто доходят и до нашего времени.

Хор — это голос поэта, а то даже и всей гражданской общины, судящей трагических героев с позиций общенародной нравственности, — такое определение и поныне мы часто встретим в работах по теории литературы. Между тем, положение это — один из тех штампов литературоведения, который, будучи однажды наложен на древнегреческую трагедию, так же мало соответствует ее сути, как и многие другие расхожие формулы.

Начнем с того, что сам хор состоял из певцов, исполнявших собственно хоровые, лирические партии (хоревтов), и их предводителя, достаточно часто вступавшего в прямой контакт с действующими лицами. Этого члена хора греки называли корифеем, т. е. человеком, возглавляющим вереницу хоревтов при ее появлении на орхестре, — никакого другого значения в этот технический термин не вкладывалось. Роль корифея в греческой трагедии на протяжении первой половины V в. значительно видоизменялась. У Эсхила ему часто принадлежала довольно обширная партия в анапестах, предварявшая вступительную песнь хора, и в этой же технике написан парод "Аякса" (вероятно, наиболее ранней из сохранившихся трагедий Софокла): здесь соратники героя, саламинские воины, встревожены носящимися по ахейскому лагерю слухами о ночной вылазке своего предводителя, и анапесты корифея передают это тревожное настроение, еще в большей степени заражая им, кстати сказать и зрителя который, в отличие от хора, уже видел в прологе охваченного безумием Аякса и знает, что озабоченность хора имеет под собой достаточные основания.

В других трагедиях Софокла анапестическое вступление корифея отсутствует, но в этом же стихотворном размере бывают выдержаны небольшие партии корифея либо среди лирических строф, либо на стыках хоровых и речевых партий: здесь в нескольких анапестических стихах возвещается появление нового действующего лица или повторный выход уже известного персонажа. Чаще всего такие анапестические "предвещения" (прокеригмы) используются в "Антигоне": дважды перед выходом Креонта (155-161; 1257-1260) и Антигоны (376-383; 800-805), а также перед выходом Исмены (526-530) и Гемона (626-630). Ясно, что назначение этих прокеригм совершенно служебное: ни афиш, ни либретто в афинском театре не было, и слова корифея помогали зрителю сразу же понять, кто перед ним появляется. Эту же функцию могли выполнять вводные двустишия корифея и в ямбических триметрах — обычном размере речевых партий. Наконец, несколько анапестических стихов корифея обычно завершали трагедию. Они либо обосновывали уход хора с орхестры ("Трахинянки", "Филоктет"), либо излагали достаточно тривиальные мысли: "Что случилось, того не избегнуть" (ЭК.). Что по своей философской глубине эти высказывания сильно уступали тому изображению человеческих страстей, прозрений и заблуждений, которое только что прошло перед потрясенным зрителем, ясно каждому непредубежденному читателю. Эти несколько стихов — не больше, чем закрепление достигнутой к финалу трагедии разрядки, своего рода формула, показывающая, что все узлы развязались и действие драмы кончилось. Придавать этой формуле какое-нибудь мировоззренческое значение — напрасный труд.