Драмы

Третий стасим на первый взгляд не находится в такой непосредственной связи с содержанием трагедии, как предыдущий: здесь хор размышляет о тяготах неотвратимо приближающейся к человеку старости; звучат и мрачные мотивы ("высший дар — нерожденным быть"), столько раз использованные в доказательство пессимизма Софокла. Не следует, однако, забывать, что этот стасим, во-первых, сложен девяностолетним поэтом, а, во-вторых, — и это самое главное, — завершается эподом, обращенным к судьбе Эдипа: в него отовсюду бьют волны страданий, и для него смерть — желанное избавление. Таким образом, и третий стасим оказывается достаточно закономерно включенным в содержание и смысл трагедии о последнем дне царя Эдипа.

В полной мере приложима эта оценка и к очередному коммосу (1447-1499): при виде сверкающих молний и при ударах грома хор испытывает вполне объяснимый страх, но и надежду, что эти знамения — признак исполнения пророчества, ранее сообщенного Эдипом: его могила будет вечно служить защитой аттической земле.

Подобно тому, как во втором стасиме хор мысленно следил за путем афинского войска, так теперь в последнем, четвертом стасиме хор напутствует Эдипа мольбой к подземным владыкам: пусть они ласково встретят страдальца и даруют ему вечный покой. Впрочем, остается еще заключительный коммос, в котором главное место занимают сольные арии оплакивающей отца Антигоны, а хор добавляет к ним только краткие слова сочувствия и утешения.

Отличается ли по своему назначению роль хора в "Эдипе в Колоне" от его роли в "Аяксе"? Едва ли мы найдем существенную разницу, — и в последней трагедии Софокла хор такое же действующее лицо, принимающее самое близкое участие в судьбе невинного страдальца, как и в "Аяксе". Оценка Аристотеля остается, по-видимому, справедливой для всего творчества Софокла.

Однако, возразит нам, может быть, читатель, есть ведь в дошедших до нас трагедиях хоровые партии и отвлеченного содержания, явно несущие в себе осуждение человеческой гордыни, — как, например, 1-ый стасим в "Антигоне" или 2-ой — в "Царе Эдипе". Не слышен ли здесь в полную меру "глас народный"? Чтобы дать ответ на этот вопрос, нельзя вырывать отдельно взятую хоровую песнь из общего контекста трагедии, — надо посмотреть, каково ее назначение в содержании драмы, в развитии действия.

Первый стасим "Антигоны" (332-375) звучит в тот момент, когда (хор находится в состоянии удивления, граничащего со страхом: в Фивах творится что-то непостижимое. Не успел царь отдать приказ, запрещающий хоронить Полиника, как тело уже оказалось погребенным, причем на земле не осталось следа ни от ноги человека, ни от колесницы (249252), — хор даже склонен заподозрить в этом божественное вмешательство (278 ел.). Поэтому свою знаменитую похвалу человеку хор начинает с двусмысленного высказывания: "Много на свете страшных сил" — таково первое и основное значение прилагательного δεινός. Как согласовать такое вступление с несомненно положительной оценкой достижений человека? Ответ дает последняя строфа: если человек почитает законы страны и правду, он высоко вознесен в государстве; если же из дерзости творит недоброе, ему в государстве нет места (365-372). Кого имеет здесь в виду хор — Креонта или Антигону? — вот вопрос, над которым бьется уже не одно поколение ученых, привлекая к ответу на него и современных Софоклу авторов, и более поздних — например, Платона и Аристотеля. Однако не следует забывать, что зритель Софокла не только еще слыхом не слыхивал про Платона и Аристотеля, но не знает даже и того, как будут дальше развиваться события в трагедии. Поэтому слова хора звучат для него достаточно двусмысленно, только усиливая ту тревогу и беспокойство, которое уже породили в нем и решение Антигоны, и сообщение стража. Никаких других функций эта песня хора не несет.