Драмы. Басни в прозе

Клавдия. Какой человек! О, суровая добродетель! Если только она заслуживает этого названия. Все ему кажется подозрительным, все достойно наказания! Если это называется знать людей — кто бы пожелал знакомства с ними? Однако где же Эмилия? Он враг ее отца; значит… значит, если он обратил свою благосклонность на дочь, то только с целью опозорить его?

Явление шестое

Эмилия и Клавдия Галотти.

Эмилия(вбегает в страшном смятении). Какое счастье! Какое счастье! Наконец я в безопасности. Не следовал ли он за мною? (Сбрасывает вуаль и замечает мать.) Неужели следовал, матушка! Слава всевышнему, нет!

Клавдия. Что с тобой, дочь моя? Что с тобой?

Эмилия. Ничего, ничего…

Клавдия. Ты так дико озираешься вокруг себя? Ты дрожишь всем телом?

Эмилия. Что я только выслушала! И где, где я все это выслушала!

Клавдия. Я думала, что ты в церкви…

Эмилия. Да, там я и была! Но много ли значат для порока алтарь и церковь? О матушка! (Бросается в ее объятия.)

Клавдия. Говори, дочь моя! Покончи с моими опасениями! Что страшного могло приключиться с тобой там, в святом месте?

Эмилия. Сегодня моя молитва должна была быть такой сердечной, такой пылкой, как никогда; и никогда она не была так далека от этого.

Клавдия. Все мы только люди, Эмилия. Способность молиться не всегда зависит от нас. Желание вознести молитву к небу — уже молитва.

Эмилия. А желание согрешить — уже грех.

Клавдия. Моя Эмилия не могла желать этого.

Эмилия. Нет, матушка, по божьей милости, так низко я еще не пала. Но и против собственной нашей воли чужой порок может заставить нас стать его сообщником!

Клавдия. Старайся совладать с собой! Соберись с мыслями. Скажи мне сразу, что с тобой случалось?

Эмилия. Только что я опустилась на колени, чуть подальше от алтаря, чем обычно, ибо я опоздала, только что начала возноситься душой к небу, как кто-то занял место позади меня, но совсем близко! Совсем близко позади меня! Как мне ни хотелось, но я не могла подвинуться ни вперед, ни в сторону из опасения, что молитва другого может помешать моим собственным молитвам. Молитва! Это было худшее, чего я опасалась. Но вскоре, у самого своего уха, после глубокого вздоха, я услышала не имя святого, а имя — не сердитесь, матушка, — имя вашей дочери! Мое имя! О, если бы могучие раскаты грома помешали мне слушать дальше! Он говорил о красоте, о любви… Жаловался, что день, который принесет счастье мне, сделает его навсегда несчастным. Он заклинал меня — и все это я должна была выслушать. Но я не обернулась, я хотела сделать вид, что ничего не слышала… Что мне оставалось еще? Молить своего ангела-хранителя, чтобы он поразил меня глухотой, пусть даже на всю жизнь! Я молила об этом: это было единственное, о чем я могла молить. Наконец, пришло время снова подняться. Служба кончилась. Я боялась обернуться. Я боялась взглянуть на того, кто мог себе позволить такую дерзость… И тут я обернулась, и тут я увидела его…

Клавдия. Кого, дочь моя?

Эмилия. Угадайте, матушка, угадайте… Я думала, что провалюсь сквозь землю. Его самого!

Клавдия. Кого самого?

Эмилия. Принца.

Клавдия. Принца? О, благословенно будь нетерпение твоего отца, который только что был здесь и не захотел дождаться тебя!

Эмилия. Мой отец был здесь? И не захотел дождаться меня?

Клавдия. Если бы ты в своем смятении все это рассказала ему!

Эмилия. И что же, матушка? Что в моем поведении мог он найти достойным порицания?

Клавдия. Ничего! Так же как и в моем. И все-таки, все-таки. Ах, ты не знаешь своего отца! В гневе он бы не отличил невинную жертву преступления от преступника. В бешенстве ему бы показалось, что я допустила то, чему не могла помешать и чего не могла предвидеть. Но дальше, дочь моя, дальше! Когда ты узнала принца, — я хочу надеяться, ты достаточно владела собой, чтобы одним взглядом выразить ему все то презрение, какое он заслужил.

Эмилия. Нет, я не овладела собой, матушка! После того как с первого взгляда я узнала его, у меня не хватило сил взглянуть на него еще раз. Я полетела…

Клавдия. И принц за тобой…

Эмилия. Я не знала этого до тех пор, пока не почувствовала, как на паперти меня схватили за руку. Это был он! Стыд заставил меня остановиться; ведь было бы слишком заметно для окружающих, если бы я начала вырываться от него. Это было единственное соображение, на которое я была способна или которое я еще способна припомнить. Он говорил, и я отвечала ему. Но что он говорил и что отвечала я — сейчас я не могу вспомнить; когда вспомню, то скажу вам, матушка. Сейчас я ничего не знаю. Разум покинул меня. Тщетно пытаюсь я вспомнить, как освободилась от него и выбежала за ограду. Я пришла в себя только на улице и слышу, как он следует за мной, и слышу, как вместе со мной входит в дом, вместе со мной поднимается по лестнице…