Дразнилки (СИ)

Элка выслушала, а потом отправилась в лес сама. Долго брела между деревьев и кустарников, по знакомым вытоптанным тропинкам, вышла к реке и там, усевшись на гальку, начала плакать. Шум воды заглушал плач. Можно было наплакаться вволю.

Если после исчезновения брата в душе как будто образовался шарик пустоты, то сейчас он лопнул, выпуская ядовитую беспросветную серость. Казалось, в мире больше не осталось никого, кому бы Элка могла доверять.

– Хочешь, поговорим сейчас? Попросим друг у друга прощения?

…голос Лёвы Выхина раздался едва ли не у самого уха. Алка шевельнулась, повернула голову и посмотрела на бледно-серые одеяла, развешанные вокруг на стульях. Холод отступил, онемение постепенно проходило. Она поднесла правую руку к глазам, пошевелила пальцами, кожа на которых сморщилась и раскраснелась.

– Выйди, Элка, я хочу рассказать всё, что не успел. Как скучал и вспоминал. Как боялся вернуться, потому что разбил тебе сердце.

– Врёшь ты всё, – пробормотала Алла. – Нет тебя больше. Мы выросли и постарели.

Мальчишка рассмеялся, звонко и весело. По одеялам над головой прошла лёгкая рябь. Появилась тень – настоящая, а не выдуманная – тонкие чёрные пальцы гладили поверхность одеяла. Им ведь ничего не стоило сломать крепость. Взять и сломать!

Но они не могли. Потому что Выхин каким-то образом создал защиту. Психологическую ли, магическую, не важно. Крепость действительно защищала.

– Нам не о чем разговаривать, – повторила Алла. – Убирайтесь.

Смех прервался. Вместо него раздались десяти голосов одновременно. Детские и взрослые, мужские и женские. Они говорили вразнобой, но чудесным образом сливались в унисон.

– Действительно, зачем мы тратим на тебя время? – голоса заполнили квартиру, но не проникли в её голову, не завладели её мыслями. – Ты не вкусная, Элка. В тебе нет ничего больше, никаких эмоций. Только серая пустота, да воспоминания. Тьфу, гадость. Счастливо оставаться.

И они замолчали разом. В голове зазвенело от неожиданной тишины. Тут только Алла поняла, что всё это время лежала напряженная, готовая вскочить в любую минуту.

Расслабилась. Уронила голову на подушку. Пошевелила ногами, радуясь простым движениям.

Ощущение чужого присутствия прошло. В квартире Выхина снова было пусто, тихо и жарко.

2.

Игнат Викторович услышал, что его кто-то зовет, когда возился с шампиньонами.

Лето выдалось жгучее, жаркое, не щедрое на дожди, из-за этого любые грибы найти было сложно. Шампиньоны прятались в глубоких густых чащах, где еще сохранялась тень, было влажно и по-человечески приятно. Эти места надо знать, не всякий добрался бы сюда.

Вот Игнат Викторович знал и добирался. За полвека, проведенные в южном городке – приехал в двадцать лет по срочной службе, да так тут и остался – он изучил лес вдоль и поперек, знал все грибные и ягодные места и мог добыть шампиньонов на ужин даже в самую удушливую жару.

– Дяденька, поделитесь?

Подростковый голос прозвучал из-за деревьев. Игнат Викторович вскинулся, испуганно озираясь. От города он забрел километров на пять и не ожидал здесь кого-то встретить. Туристы в чащи не совались, предпочитая проверенные тропы или – что ещё чаще – места, где можно было беззаботно пожарить шашлык и напиться, не схлопотав при этом тепловой удар.

– У вас много грибов, дяденька, – продолжал ломающийся на хрипоту, голос. – Дайте парочку, ну чего вам?

– Ты кто такой? – спросил Игнат Викторович. Рюкзак лежал метрах в трех, а в рюкзаке старый шведский нож, еще из Чехословакии. Почему-то подумалось, что нож сейчас не помешает.

– Я тут гулял, заметил вас. А ещё давным-давно видел, лет двадцать назад. Вы моложе были. Таскались с рюкзаком через площадь и обратно. Я вас рисовал в тетради, дяденька. Смешной вы такой были, в синих джинсах и дурацкой курточке…

Невидимый подросток звонко рассмеялся. Игнату Викторовичу на миг показалось, что смех рассыпался на несколько разных, помельче, и в этом многоголосье проступили злые, угрожающие нотки.

– Уходи отсюда, нечего тут детям делать.

Смех резко смолк. Игнат Викторович оглядывался, но не видел никого среди деревьев, будто пацанский голос существовал отдельно от обладателя.

– Да вы жадина, дяденька, – сказали из леса. – Жадина солёная, на костре варёная!

Игнат Викторович почувствовал жжение на левой руке, возле локтя, посмотрел: кожа пошла пузырями, вздулась и вдруг разорвалась, выпуская наружу куски белого варёного мяса. Боль ударила в голову, Игнат Викторович закричал, размахивая рукой, пытаясь стряхнуть наваждение. А уже на правой руке вдруг резко разбухли пальцы, как сосиски, и начали лопаться, с треском ломая ногти.

Из леса рассмеялись. Игнат Викторович закрутился волчком, не соображая, что делает, как избавиться от боли, которая сдавила вдруг с невероятной силой. Глаза лопнули одновременно, а набухший язык покрылся запеченной коркой и забился в горло.

Игнат Викторович упал, задев корзинку с грибами. Левая нога подрагивала, от неё поднимался к голубому небу тонкий белый дымок. На поляне запахло жареным.