Дразнилки

Из окна был хорошо виден санаторий «Ласточка». Строительный забор опоясывал многоэтажные корпуса с черными глазницами-окнами, с облупившейся штукатуркой и содранной лепниной; разваливающиеся и пустые. Шестиметровый сверкающий пик, венчавший центральный корпус, теперь был надломлен и вгрызался в небо коротким отростком. Когда-то давно на этот пик мечтали забраться местные пацаны. Считалось, что как только ты доберешься до верхушки, где болтался на ветру флаг России, тут же все девчонки в компании будут твоими. Интересно, забрался хоть кто-нибудь?

Выхин внезапно вспомнил, что в северном крыле «Ласточки» был огромный открытый бассейн. Много лет не вспоминал, а тут… На губах проступил колючий вкус хлорированной воды, показалось, что одежда вдруг промокла насквозь и ее нужно стащить как можно быстрее, но вокруг люди, все смотрят, все готовы тыкать пальцами и смеяться, кричать: «Жирный пончик – съел батончик!»

Где-то за спиной захохотали множеством ртов. Он развернулся, но кухня, само собой, была пуста. Воспоминание нехотя отлипло, как отсыревший скотч.

– Проклятая жара, – пробормотал Выхин.

Хотя кого он обманывает. Дело было не в жаре, а в возвращении в город. Слишком много воспоминаний здесь было похоронено. Они всколыхнулись, как пыль под ногами, и навязчиво полезли в голову.

Выхин прошел в комнату, раздвинул тяжелые бархатные шторы – их покупала мама, еще когда жила с настоящим отцом в Мурманске, – и отворил окна здесь тоже, впуская шум улицы. Отметил мельком, что в комнате вообще все вверх дном. Кто-то выдвинул диван на середину, опустошил книжные полки и серванты, задрал ковер, сложил постельное белье и одежду стопками вдоль стены. Всюду лежали наполненные мусорные мешки. Будто прошлое человека после смерти – это мусор, от которого нужно как можно скорее избавиться.

Долго смотрел на рассыпанные по полу строительные гвозди – разных размеров, использованные, гнутые, с проржавевшими шляпками.

Потом нашел пульт от кондиционера, пощелкал, не разобрался. Кондиционер, висевший в углу у окна, подмигивал красным огоньком, но не хотел работать. Ладно, позже.

Выхин перешел во вторую комнату, поменьше. Когда-то тут была его детская. Личное королевство с подданными-солдатиками и крепостью из одеял и стульев в центре. Сейчас, конечно, о детской ничего не напоминало. Похоже, Иван Борисыч с мамой использовали комнату как спальню. Почти все место занимал разложенный диван. В углу стоял старый низенький шкаф. На широком подоконнике выстроились горшки с завядшими растениями.

Диван тоже был завален набитыми мусорными мешками. Выхин и в этой комнате первым делом открыл окна, потом перенес мешки в коридор.

Он быстро вспотел, но не останавливался, пока не заставил утрамбованными мешками все пространство перед дверью. В доме не было мусоропровода, придется тащить к мусорным бакам на углу.

Потом сложил диван в бывшей детской, с трудом отодвинул его левый край и заглянул в щель между диваном и стеной. Там было полно густой свалявшейся пыли. Деревянный плинтус потрескался – кривая трещина тянулась от угла и раздваивалась на шляпке ржавого гвоздя. Выхин потянул за этот гвоздь, и тот поддался – как раньше, – легко выскользнув из отверстия.

Чувствуя, как зарождается в груди что-то давно забытое, азарт от нахлынувшей ностальгии, Выхин подцепил пальцами край паркетной доски, сдвинул ее и внезапным привычным движением из прошлого приподнял так, чтобы открылось небольшое углубление между бетонной плитой пола и стены.

Пиратский клад пятнадцатилетнего шкета. Спрятан, чтобы никто не нашел.

И ведь не нашли.

Как же Выхин переживал, что не смог добраться до него, когда уезжал! Обстоятельства сложились таким образом, что даже заглянуть в детскую не получилось. И как же радовался сейчас, разглядывая торчащий из углубления край целлофанового пакета. Аккуратно подхватил его и выудил. Пакет был мятый-перемятый, замотанный синей изолентой для надежности. От него пахло пылью и влажной грязью. Не сходя с места, Выхин зубами отодрал край изоленты, размотал, вывалил содержимое на диван и вперился взглядом в рассыпавшиеся сокровища.

Прежде всего это были деньги. Семь тысяч бумажками разного достоинства. Славься стабильность, купюры до сих пор были в обороте. Зеленые тысячные девяносто седьмого года, хоть и измятые, но годные. Выхин подавил острое желание побежать сейчас же в магазин и купить поесть. Позже, позже.

Еще: набор вкладышей, коллекция из далеких девяностых, которую он собрал в Мурманске, а потом возил с собой, как талисман. Вкладыши хорошо сохранились, но сейчас, увы, вряд ли кого-нибудь впечатлили бы. Разве что продать в Интернете.

Еще: два самодельных значка. Для себя и для самой красивой девочки во дворе. Никто эти значки так никогда и не нацепил.

Наконец Выхин взял в руки старую тетрадку с зеленой обложкой, сложенную вдвое. Открывать не хотелось, но он все-таки открыл и на первой же странице увидел рисунок гелевой ручкой. Вспомнил.

Портрет был дурацкий, с нарушением всех возможных пропорций, но в то же время хорошо узнаваемый и страшный.