Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Мы должны быть снисходительны к образу выражения религиозных чувств в этих людях, — сказал Клейтон. — Варварские и полуобразованные народы всегда чувствуют потребность сопровождать обряды богослужения резкими внешними выражениями своих чувств. Я полагаю это потому, что раздражение нервов пробуждает и оживляет в них духовную сторону натуры и делает её более восприимчивою, более впечатлительною: так точно мы должны трясти спящего и кричать ему в ухо, чтоб привести его в состояние понимать нас. Я знаю, что многие обращались здесь в христианскую веру, находясь под влиянием именно этого нервного раздражения.

— Всё же, — сказала Анна, — скромность и приличия должны играть в этом случае не последнюю роль. Подобных вещей не следует позволять ни под каким видом.

— Нетерпимость, по моему мнению, — сказал Клейтон, — есть порок, пустивший глубокие корни в нашей натуре. Мир наполнен различными умами и телами, как леса различными листьями: каждое существо и каждый лист имеют своё особое развитие и своя особые формы. А мы, между тем, хотим уничтожить это развитие, хотам оттолкнуть от себя всё, что несообразно с нашими понятиями. Зачем! Пусть африканец кричит, приходит в восторг и пляшет, сколько душе его угодно! Это согласно с его тропическим образом жизни и организацией, точно так же, как образованным народам свойственны задумчивость и рефлексия.

— Разве же мисс Гордон - африканка? — недовольно заметила Клейтону его сестра.

— Кто это такой! — вдруг сказала Нина, оставшись безразличной к язвительным и нравоучительным высказываниям Анны, когда всеобщее волнение в лагере возвестило о прибытии лица, интересного для всех.

Новоприбывший был высокий, статный мужчина, уже перешедший, по-видимому, за черту зрелого возраста. Прямая поступь, крепкое телосложение, румяные щёки и особенная свобода в обращении показывали, что он скорее принадлежал к военному, чем к духовному званию. Через плечо у него висела винтовка, которую он бережно поставил в угол эстрады, и потом пошёл мимо толпы с весёлою миною, подавая руку то одному, то другому.

— Ба! — сказал дядя Джон, — да это мистер Бонни! Как вы поживаете, мой друг?

— Ах, это вы мистер Гордон? Здоровы ли? — сказал мастер Бонни, взяв его за руку и крепко сжимая её, — говорят, продолжал он с весёлой улыбкой, — вы сделалось закоснелым грешником!

— Правда, правда! — сказал дядя Джон, — я самое жалкое создание.

— Наконец-то! — сказал Бонни,— правду говорят, что надобно иметь крепкий крючок и длинную верёвку, чтоб ловить таких богатых грешников, как вы! Мешки с деньгами и негры висят у вас на шее, как жернова! Евангельское учение не действует на вашу зачерствелую душу. Подождите! продолжал он, шутливо грозя дяде Джону: — сегодня я не даром явился сюда! Вам нужны громы, и они разразятся над вами.

— Действительно, — сказал дядя Джон, — громите пожалуйста, сколько душе угодно! Мне кажется, мы все в этом нуждаемся. Но теперь, мистер Бонни, скажите мне, почему вы и все ваши собратья постоянно твердите нам, грешникам, что богатство есть зло, между тем как я ещё не видал ни одного из вас, который бы побоялся завести лошадку, негра или другую вещь, попадающую под руку без лишних хлопот и издержек. Я слышал, что вы приобрели хорошенький клочок земли и несколько негров для её обработки. Не мешало бы позаботиться и вам, мне кажется, о собственной своей душе.

Общий смех был ответом на эту выходку. Все знали, что мистер Бонни, выменивая лошадь или покупая негра, имел более сметливости, чем всякий торговец в шести окрестных округах.

— Ответил же он вам! — сказали, смеясь, некоторые из окружающих.

— О, что касается до этого, — возразил мистер Бонни, смеясь к свою очередь, — то, если мы иногда и заботимся сами о себе, особливо когда миряне не думают принять на себя эту обязанность, — так в этом нет никакой опасности для души.