И она погрузилась в глубокий и спокойный сон. Тифф бережно прикрыл огонь, сел подле постели и начал то наблюдать тени от горящей лучины, игриво волновавшиеся по стене; то прислушиваться к тяжёлым вздохам и тайному говору вековых сосен, окружавших хижину, и громкому храпению спящего Криппса. От времени до времени сон смыкал ему глаза, но при первом порывистом уклоне головы его в ту или другую сторону, он просыпался и делал несколько шагов по маленькой комнате. Какое-то неопределённое чувство болезни тяготило его, чувство, в котором он не в состоянии был дать себе отчёта. Слова своей госпожи он считал не более, как за бред, за расстроенное воображение изнурённого больного. Мысль, что она действительно может умереть, переселиться в другой мир, без него, чтоб ходить за ней и беречь её, никогда и не приходила ему в голову. Около полночи, как будто рука невидимого духа коснулась его, Тифф задрожал всем телом и раскрыл глаза. На плече его лежала сухая, холодная рука его госпожи, — в её больших голубых глазах отражался какой-то странный, сверхъестественный блеск.
— Тифф, прошептала она, едва слышным голосом, — я видела того, который говорил те слова, и это правда! Я узнала тоже, почему я страдала так много. Он... Он... Берёт меня к себе. Скажи о нём моим детям. Лёгкий вздох. Судорожный трепет во всём теле. Веки опустились на глаза мистрис Сью и закрылись навсегда.
Глава IX.
Смерть
Смерть всегда приходит внезапно. Как бы постепенно, как бы заметно ни было её приближение, но она наконец нападает на страдальца внезапно. Тифф думал сначала, что её госпожа в обмороке, и употребил все старания привести её в чувство. Больно было видеть, как он старался отогреть тонкие, белые и прозрачные, как перл, маленькие ручки, в своих больших, грубых, чёрных руках, как он приподнимал её голову, называл её тысячами нежных имён, и изливал нескончаемый поток нежных выражений в холодное, невнемлющее ухо. Не смотря на всё усилия Тиффа, лицо его госпожи оставалось неподвижным, и теплота не возвращалась. Мысль о смерти поразила его внезапно: он бросился на пол, подле кровати, и зарыдал громко и громко. Он чувствовал какое-то отвращение к Криппсу, тяжело храпевшему подле покойницы, и потому не хотел разбудить его. В этот час он не хотел допустить идеи, что Криппс имел какое либо право на неё, не хотел, чтоб к его печали примешивалась хоть бы частичка печали такого человека, как Криппис. Но вопль доброго негра, пробудил Криппса; Криппс приподнялся на постели и начал протирать глаза задней стороной ладони.
— Что с тобой, Тифф? Чего ты ревёшь во всё горло? Тифф встал на ноги и, затаив в душе глубокую горесть, с негодующим взглядом указал на охладевшую госпожу.
— Смотрите, сэр! Смотрите! Вы не хотели верить, что это была её последняя ночь; теперь, что вы скажете об этом? На кого вы похожи теперь! Добрый пастырь услышал мольбы бедной овцы, и взял её к себе... Теперь вам не видать её никогда, никогда! Криппс, как и другие люди с расстроенными чувствами, страшились образа смерти; он отвернулся от холодного трупа и соскочил с постели с выражением беспредельного ужаса.
— Это удивительно! Кто бы мог подумать об этом? — сказал он. — Думал ли я, что мне придётся спать в одной постели с мёртвым телом?
— Тут и думать не стоило, это очень просто. Теперь вы верите, что говорили вам? Бедная овечка! сколько времени она лежала на этой постели и страдала, одна, совершенно одна! Вы всё не верили! По-вашему, когда человек хворает долго, так нужно умереть, чтоб уверить вас, что у него что-нибудь да болело.
— Да, да, — сказал Криппс, — это так — совершенная правда... Но всё же это неутешительно, чёрт возьми! А жаль мне её, очень жаль! Я думал было попробовать пары, или что-нибудь другое. Что ж мы станем делать теперь?
— Разумеется; где вам знать, что теперь делать. Такие люди, как вы, ни к чему хорошему не способные, всегда становятся в тупик, когда пастырь постучится в дверь. Я так знаю, что надобно делать. Надобно снять её бедняжку!.. Нужно съездить на старую плантацию, привести оттуда женщину, и сделать что-нибудь такое, чтоб было прилично. Присмотрите за детьми до моего возвращения.
Тифф снял с гвоздика и надел грубый, светлого цвета, шерстяной кафтан, с длинными полосами и огромными пуговицами: он надевал этот кафтан только при случаях весьма торжественных. Перед уходом, остановившись у дверей, он осмотрел Криппса с ног до головы, с видом полупокровительства, полупренебрежения, и обратился к нему с следующими словами: