Дрейфующая станция «Зет». Караван в Ваккарес

– Вот так помощнички, – мрачно произнес Хансен – видите, как все великолепно складывается? «Дельфин» ныряет, лед смыкается, мы здесь «Дельфин» там, мы сверху – они снизу, а между нами эти проклятые льды. Им наверняка больше не удастся найти нас даже если они и починят ледовую машину. Так что придется выбирать: сразу ложиться и помирать или сперва походить кругами пару часов, а уж потом ложиться и помирать?

– Это трагедия, – печально заметил Ролингс. – Не для нас лично – я имею в виду военно–морские силы Соединенных Штатов, Мне кажется, лейтенант, я имею право сказать, что мы являемся, вернее, являлись многообещающими молодыми людьми. Во всяком случае, мы с вами. Забринский, пожалуй, уже достиг потолка своих возможностей. И довольно давно.

Ролингс произнес это, по–прежнему стуча зубами и жадно втягивая в легкие воздух. Я подумал, что именно такого человека, как Ролингс, хорошо иметь рядом, когда дела складываются не в вашу пользу. А наши дела, похоже, складывались далеко не в нашу пользу. Они с Забринским наверняка прослыли на «Дельфине» записными остряками, хотя юмор у них был, конечно, грубоват и тяжеловесен. Не знаю почему, но им нравилось прятать острый ум и немалые знания под маской шутов и балагуров.

– Значит, осталось ещё два часа, – протянул я. – Если возвращаться на лодку, ветер будет нам в спину, и за час мы вполне успеем. Нас туда донесет, как пушинку.

– А как же люди на «Зебре»? – спросил Забринский.

– Мы сделали все, что в наших силах. Или что–то в этом роде.

– Мы потрясены, доктор Карпентер, – сказал Ролингс. Шутливая интонация в его голосе звучала теперь не так явственно, как секундами раньше.

– И глубоко разочарованы, – добавил Забринский. Слова были вежливы, но тон оставался холодным – и вовсе не из–за ветра.

– А что меня разочаровывает, – довольно резко вмешался Хансен, так это умственное развитие некоторых наших морячков–простачков… – В его голосе я уловил обвинительную нотку. – Конечно, доктор Карпентер считает, что мы должны вернуться. Все, кроме него. Доктор Карпентер сейчас не вернется даже за все золото Форта Нокс… – Он стал неуклюже подниматься на ноги. – Осталось не больше полумили. Давайте скорее с этим кончать.

При свете фонаря я заметил, как Ролингс и Забринский переглянулись и одновременно пожали плечами. Потом тоже медленно встали, и мы продолжили путь.

После этого не прошло и трех минут, как Забринский сломал ногу.

Все произошло очень просто, но остается только удивляться, почему это не случилось гораздо раньше. Мы решили, что, обходя стену льда, рискуем снова сбиться с, курса, и стали карабкаться наверх. Хотя высота тороса достигала десяти футов, но, подсаживая и таща друг друга, мы добрались до его вершины довольно легко. Спускаясь, я тщательно обследовал дорогу с помощью щупа: в этой кромешной тьме от фонаря не было никакого толку, да и очки совсем потеряли прозрачность. Мы проползли по покатому склону футов двадцать, когда наконец достигли крутого обрыва, и я сунул вниз свой щуп. – Пять футов, – сообщил я спутникам, когда они приблизились к обрыву.

Всего пять футов. Я перевалился через край, спрыгнул и стал дожидаться остальных.

Первым за мной последовал Хансен, потом Ролингс. Оба приземлились благополучно. Что произошло с Забринским, трудно было понять: то ли он сам неверно оценил расстояние, то ли ветер внезапно стих и сбил его с толку. Как бы там ни было, прыгая, он что–то крикнул, но ветер унес его слова. Он приземлился рядом со мной на ноги, казалось бы, вполне удачно, но вдруг громко вскрикнул и тяжело опустился на лед.

Я повернулся спиной к ветру, снял бесполезные очки и вынул фонарик.

Забринский полусидел, полулежал на льду, опираясь на локоть, и без перерыва выкрикивал проклятия и ругательства, причем, насколько я мог расслышать сквозь защитную маску, ни разу не повторился. Правая пятка у него была зажата в трещине шириной в четыре дюйма, одной из тысяч трещин, провалов и расселин, покрывающих ледовое поле, а нога изогнулась под таким углом, какого никакая нормальная нога выдержать не в состоянии. Мне не требовалось медицинского диплома, чтобы с первого взгляда определить: лодыжка у него сломана. Впрочем, может быть, не лодыжка, а берцовая кость, потому что высокие ботинки со шнуровкой обычно хорошо защищают лодыжку, и основная нагрузка приходится на голень. Я надеялся, что перелом хотя бы закрытый и, наверно, напрасно: когда нога вывернута под таким острым углом, сломанная кость почти всегда протыкает кожу. Но, в общем–то, разницы особой не было, все равно я не собирался тут же обследовать ногу: несколько минут на открытом воздухе при такой температуре и Забринскому придется весь остаток жизни ковылять на одной ноге.

Мы с трудом приподняли его, освободили ни к чему не пригодную теперь ногу из трещины и осторожно усадили радиста на льду. Я снял медицинскую сумку, опустился на колени и спросил:

– Сильно болит?

– Нет, она онемела, я её почти не чувствую… – он выругался по–черному. – Вот чертова невезуха! Какая–то трещина – и все! Вот ведь влип…