Дрёма

Дрёма Роман Игорь Горев

Когда мы дремлем у костра

И море волны золотые,

Как будто кудри молодые,

Взъерошив, гонит к берегам,

Ни грусти нет, и нет тревоги,

Душа податлива ветрам,

Её стремления босые

Идут навстречу к облакам.

Не рвётся парус и пророки

Судьбу пускают на простор.

Бессильный демон многоокий

Потупит свой горящий взор.

А вы, герои скорбных плит,

Удел нашедшие в могиле,

Теперь-то вы уже не в силе

Проклятый рок свой изменить.

И сколько б трубы не звучали,

Писцы послушливо писали —

Дремотный дух прощает вам,

Как агнец падшим пастухам…

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая Дневник

– Любовь была!.. Изначально…

Одутловатый майор, поднял рыхлое лицо и с рыбьим интересом уставился на старлея, с чьих потрескавшихся губ слетела крамольная фраза. И слова и смысл фразы никак не хотели, в затуманенной голове майора, согласовываться с реальностью. Грубой, брутальной.

Слова эти прозвучали под зыбкими сводами ротной полевой палатки, в которой, судя по выцветшему виду, сиживали ещё прадеды. В центре топилась изрядно помятая, повидавшая многое и многих, железная печурка, возле неё были составлены тёмно-зелёные ящики из-под снарядов. Ящики служили столом, а так же могли становиться скамейками, из всех неодушевлённых предметов они вели весьма подвижный образ жизни, осуществляя всевозможные вольные перестроения. На ящике-столе тускло коптилась керосиновая лампа. Она чадила, чёрные вихри клубились вверх, где смешивались с вечным сумраком, в любую погоду царивший в палатке.

Мрак был одушевлённый. Он ворочался, стонал, кряхтел, сопел и храпел, и, наверное, с великой тоски хлопал на ветру брезентом.

– Ты чего… это… того?.. – майор очнулся, с трудом пошевелился, словно искал точку опоры для массивного тела на узком ребристом ящике. Затем кивнул лысеющей головой, то ли икая, то ли соглашаясь с чем-то, и тем же сиплым апатичным голосом добавил себе под нос, – так, старлею больше не наливать. Он о бабах заговорил.

И майор, основательно пристроив подбородок на груди, снова погрузился в сомнамбулический сон, иногда прерываемый коротким всхрапыванием. Тогда он снова вздрагивал массивным телом, тянулся к стеклянной литровой банке на снарядном ящике. Банка была пуста. Майор начинал рассматривать её дно в тусклом свете керосинки, пытаясь свести густые брови у переносицы, зачем-то стряхивал над стаканом, досадно вздыхал и с крайним сожалением ставил обратно, хмуро поглядывая на дремавшего старлея:

– И выпить-то нечего… и не с кем. Вот жизня… Дожил.

Майор ещё несколько минут взглядом деревянного божка гипнотизировал чадящую керосинку и, вдруг, захрапел.

Старлею не спалось. Уснуть вместе со всеми, изрядно захмелевшим от «разбавлёнки», одетым бухнутся на кровать, и забыться, как делали его счастливые товарищи по оружию. Это их храп живописно оживлял сумрак палатки. Не спалось. Он подсел к печально потрескивающей буржуйке и терпеливо выслушивал нудный, бесконечно нудный рассказ майора Белошапко о превратностях службы начальника штаба полка. Майор бубнил, непременно требуя внимания, старлей кивал. Они были разными людьми и свели их вместе в армейской палатке война и случай.

Почему-то кажется, что для многих людей эти слова – синонимы.

* * *

Вот так, почти каждый вечер, когда не было боевых столкновений и тревожных сигналов, палатка проваливалась в глубокий сон. В сумрачное забытье. Но всегда этому предшествовала вакханалия:

– А не скинуть ли нам стресс, други мои! – Капитан Понаморёв, похожий на всех фронтовых капитанов, вяло расстегнул подбородочный ремешок и каска, описав дугу, улетела на угловую кровать. – Странный факт замечаю я: тяжёлая, лишняя, а к ней, чертовке, привыкаешь.

– Ты о Клаве – пышнотелом образе тыла?

– Если бы о ней. То привычка приятная для тела. И замечу – полезная для души. Я вот об этом предмете, – капитан Пономарёв опустился на кровать и взял в руки каску, напоминая Гамлета с черепом бедного Йорика. – Помню, когда впервые надел её. А было это в училище, годков этак…, а не важно. У нас был полевой выход и всех заставили, не снимая, таскать автомат и каску. Приучали к трудностям жизни наши отцы-командиры, так сказать. Первый курс, попробуй не выполни. Сами понимаете. И таскали. Зато когда закончился полевой выход и нам разрешили, наконец, снять каски, вся рота ходила и дёргала головами из стороны в сторону, напоминая китайских болванчиков. Ну, знаете.

– А чего у вас головы-то дёргались?

Капитан Понаморёв с недоумевающим видом обернулся на голос: