Дрёма

– А, военная кафедра! Да, как тебе объяснить. Тебе всё равно не понять. А от того, товарищ военный студент, что ощущение было такое, будто чего-то в голове не хватает.

– Каски или мозгов, ха, – ехидно осклабился комбат третьего.

– А, так эту школу и я прошёл, – добавил молодой взводный с девичьими чертами, недавно прибывший в полк, – чуть позже, уже здесь. Как увидел разбросанные мозги на снегу, с тех пор и не расстаюсь. Пригодится.

– Что каска?

– Мозги.

– А почему все молчат? Поступило предложение!

– Пономарёв, ты будто первый день в армии что ли. – Вяло ответил усталый голос из глубины палатки. – Поступило – наливай.

Все офицеры, находящиеся в палатке, оживлённо сгрудились у печурки. Любители карт, выпив со всеми и плотно закусив, отсели в сторонку. «К ломберному столику».

Разговор странным образом вернулся к каске:

– Да что б тебя!

– Что на шило сел, майор?

– Хуже – на каску.

– Ты её не ругай, родимую. Она, конечно, вещь неудобная, но привыкаешь быстренько – жизнь заставляет. Меня вот от снайперской пули спасла. Я теперь без неё и в уборную ни шагу.

– Иоанн, а ты чего нас всех оставил?

Захмелевший, весь красный от короткого ёжика волос до грязно-белого подворотничка, капитан Понаморёв повернулся в сторону лежащего на койке старлея:

– Мы тут каску обсуждаем. Обществу хотелось бы знать и ваше, так сказать, особое мнение. Оно ведь у вас всегда особое?

И капитан Пономарёв хитро подмигнул собутыльникам.

Старлей молчал, делая вид, что дремлет.

– Нет, вы посмотрите. Наш славный Иоанн, брезгует нашим обществом, так получается, что ли? Ио-анн!

Старлей, не открывая воспалённых век, впервые за весь вечер заговорил:

– Ох, Пономорёв, и вечером ты мне не даёшь покоя.

– Покой нам только снится! Итак, обчество в ожидании ваших перлов, – Пономарёв, хитро щурясь и смешно морща лоб, оглядел сидящих гурьбой офицеров.

Ответом ему были одобрительные усмешки.

– Да, Иоанн, просвети нас тёмных.

Старлей привстал на локте:

– Привычка, говорите? Не мучьте голову высокими вопросами – вы же, всё равно, не собираетесь отвечать на них. Никто из вас не собирается карабкаться в гору, сдирая руки в кровь, ради каких-то там вопросов: быть или не быть? Верно?

– А вдруг зададимся вопросами мироздания? Просветлеем. Не всё же вам, шекспирам…

– Тогда не поклоняйтесь каске. Не делайте святынь из скорби. Не служите войне.

– Ты знаешь, я ещё ни разу не кланялся собственной каске. Только однажды, когда, услышав свист пуль над головой, упал в грязь, – комбат третьего, потомственный служака майор Стрельцов, презрительно ухмыльнулся, – и она, родимая, слетела с моей грешной головы и очутилась прямо перед самым моим носом.

– Не обманывайтесь, товарищ майор.

– Ты за кого меня держишь?! – Вспылил подтянутый красавец Стрельцов, позволивший себе и сейчас расстегнуть всего лишь одну пуговицу «не по уставу».

– Вы знаете меня, я уже всем говорил: я никого не измеряю меркой. А насчёт каски, так вы первые пробудили меня и спросили. В Москве в Александровском парке, разве вы не кланяетесь каске? А кто теперь спросит у того неизвестного страдальца, которого выгнали в чистое поле, припёрли сзади святым долгом, а спереди врагами и с палаческим равнодушием приказали умереть. Дома у него остались дети, они прочитали героическую похоронку и возгордились. А вернись отец, да и расскажи: грязь всё это, дети мои родные. Война – грязь, мерзость и запустение сердец. И тогда, глядишь, меньше стало бы таких скорбных мест на Земле, где лежат безвестные герои – обыкновенные пахари земли нашей. Сколько полей осталось невспаханными?

Наступило неловкое молчание

– Ну-у, старлей, это ты уже хватил через край. Ты это… святое не тронь. Понял!

– Понял, товарищ майор. И к вам будет просьба: не будите меня, когда мне хочется вздремнуть. Ведь скоро рассвет для каждого из нас.

– Вот гад, – отворачиваясь от койки, где лежал старлей, прошипел едва слышно жилистый майор, играя желваками на щеках, – там, может, мой дед лежит. А он…

* * *

Какая война, спросите вы? Да разве это имеет значение, на какой войне люди убивают друг друга. И делают это так запросто, так лихо и героически, будто разделывают окорок на кухне, успевая при этом шутить и обмениваться рецептами приготовления гуляша и отбивных.

Старлея звали Иваном. Это былинное имя никак не шло к худощавому телу, слегка вытянутому скуластому лицу и задумчивым светло-карим глазам. Поэтому в детстве его звали Ванюшей, а когда Ванюшей стало неудобно называть юношу с пробивающимися усами, начали называть Ваней. Официальные лица, взглянув в паспорт, обращались официально: Иван Иванович. Ваня всегда смущался.

* * *

Известный в части острослов капитан Пономарёв, всегда, завидев Ваню, во всеуслышание объявлял:

– Смирно, наш Иоанн Иванович явился.