Древнее сказание

Случалось иногда, что в Купалову ночь, под утро особенно, какое-то бешенство охватывало мужчин; они, точно дикие звери, бежали в лес, насильно таща за собой женщин. Это называлось у них «стадом». Каждая семья, однако, зорко стерегла своих и следила за каждым подобным безумцем, не желая доводить дела до "стада".

Дива печально глядела на заходящий багровый солнечный шар, отблеск которого скользил по ее лицу и волосам. Последние дневные лучи один за другим расплывались в сгущавшемся сумраке вечера: красноватое зарево светилось вдали в том месте, где за лесами скрылось солнце… Диве принесли две смолистые лучины, горевшие священным огнем: красавица ловким движением подожгла ими костер. В ту же минуту у всех костров заблестели огни, воздух дрогнул от тысячи голосов: "Купало!"

Женщины, взявшись за руки, окружили костры; немного в стороне стояли мужчины, все пели песни в честь Купалы.

По окрестности, до тех пор немой и глухой, волной пронеслась струя жизни, даже камни вторили этому общему ликованью.

Звуки веселых песен разбудили дремлющих водяных птиц на озере; в кустах встрепенулись пернатые их обитатели… У костров девушки первые запели торжественный гимн в честь Купалы: они пели о Боге в золотом венке, дающем полям золотые зерна, лугам капли серебряной росы, людям хлеб; его велением колосья наливаются благодатной пищей, улья наполняются сладким медом; он, а не кто другой превращает мрак в свет дневной; он зажигает любовь в человеческом сердце, он причина всех радостей на земле. День его — день свадьбы небесной солнца с луной. Земля торжествует, она открывает свои сокровищницы; в эту ночь нет у нее ни единой тайны; все заколдованное освобождается от чар, его сковывавших, светлые духи сходят с небес, чтобы весельем своим воодушевлять людей… Смерть, нечисть разная прячется по пещерам, под темным покровом Ямы.

Едва успевали кончать одну песню, сейчас начинали другую. Хоры певцов перекликались с одного на другой конец городища. Дива впереди всех, с гордо поднятой головкою, танцевала и вела за собою вереницы танцовщиц… Остальные девицы повиновались каждому ее жесту, малейшему движению.

Лес вторил их песням и танцам: пылающие костры освещали его мрачные своды.

Вдали — бесконечное зарево от костров, а вблизи вьются, прыгают, бегают какие-то тени с распущенными волосами, с развевающимися по воздуху одеждами… Эй, Купало, Купало! Вот молодые парни окунаются в пламени, перепрыгивая через костры… Каждый прыжок вызывает громкие рукоплескания… Изредка раздается пронзительный крик — то парни бросились к женщинам… Кое-где, прикрываясь сумраком ночи, разгаром вакхической страсти, совершаются действия, разве только ради Купалы сходящие с рук виновным.

Но все же больше здесь хохота, нежели криков; больше веселья, чем слез.

Женщины еще танцевали, когда парни с зажженными факелами в руках стали прыгать через огонь; затем начали бегать вдогонку по лугу, пуская по ветру искры смолистых лучин.

В разных местах лили мед в огонь на жертву Бел-богу: пламень гас на мгновение, чтобы вспыхнуть с новою силою. Иногда случалось, что парни сталкивались в прыжке над костром; среди дыма и пламени глухо ударялись они друг о друга… Иногда хватались бороться, валились в кучу на землю и долго барахтались там, пробуя юную силу.

Около всех костров одновременно начались эти прыжки, а затем и бег с зажженными факелами. Искусство заключалось в том, чтобы горящим лучинам не дать погаснуть от ветра: держа их в руках, парни мчались вокруг бортей, лугов, засеянных пахатей, беспрестанно призывая Купалу.

На небе между тем уж замечались приготовления к встрече утренней зорьки… Ночь, еле успевшая накинуть свой саван на вершины деревьев, нехотя уступала место новому дню, загоравшемуся на краях горизонта.

Теперь только началось пиршество у костров… Всевозможная снедь и напитки быстро уничтожались… Пение раздавалось со всех сторон.

Изнуренная пением и танцами Дива сидела среди своих, молча уставившись на пылавший перед ней костер.

Самбор все время следил за каждым ее движением, шагом, но красавица ни разу даже на него не взглянула. Хотя товарищи всеми силами старались его расшевелить, он не принимал никакого участия в общем весельи, переходил с места на место, сосредоточившись исключительно на одном: не упустить Дивы из виду… Угрозы Домана не давали ему покоя… Дива, наконец, заметила Самбора, стоящего возле нее, точно настороже, и пригласила его подойти ближе.

— Иди к товарищам! — обратилась она к своему обожателю. — Иди веселиться с другими!

— А ты… Дива! — отвечал Самбор. — Почему ты так грустна и не поешь?

— Я, — начала красавица, — я! Да ведь судьба моя иная, чем твоя! Хотя бы я и хотела, а веселиться не могу… Чего глаз не видит, то сердце предугадывает; а грустно оно — и лицо не может быть весело…

Дива подняла свои томные глаза на Самбора.