Древнее сказание

— Она будет твоею, и тогда ты ей отомстишь, — сказал Мышко. — Ты хотел ее в жены… Теперь обратишь в рабыню или убьешь… Что об этом заботиться, успокойся…

— Будь у меня хоть немного сил… дома не стал бы сидеть… Стыд и эта постель жгут меня!

— Слушай-ка, Доман, ты с кем? — спросил Мышко.

— С вами, — ответил Доман, затем, указав на брата, прибавил, — он, я, все мы люди!.. Мы старые кметы, мы привыкли к свободе, всю нашу кровь за нее готовы отдать… Князь первый нарушил мир — ну, и пусть платится головою за это!..

— Пусть платится головою! — повторил Мышко и встал. — Больше нечего да и не к чему слушать… Я удовлетворен!

Дюжий поднес ему кубок, наполненный медом. Гость, коснувшись его губами, взял Домана за руку.

— Пью за твое скорое выздоровление… Слово?

— Слово кмета… и клятва… С вами, братья, я готов умереть… драться до последнего…

Доман в изнеможении опустился на изголовье. Мышко вышел на двор и вскочил на коня.

Яруха, вернувшись в светлицу, сейчас же подошла к постели больного. Заметив обнаженную грудь и лежавшие на полу тряпки, она всплеснула руками.

— А еще говоришь, что выздороветь хочется твоей милости, — начала старуха. — Баба пользует — ее и слушаться надо…

Раненый не выразил никакого сопротивления, когда знахарка по-прежнему приложила ему к груди мокрые тряпки и зелья. Разговор с Мышко обессилил его, он сейчас же заснул. В избе водворилась глубокая тишина.

Уже вечерело, когда Дюжий, стоя у ворот, приметил каких-то всадников, выезжавших из леса: их было четверо. Один, по-видимому, начальник, прямо направился к жилищу Домана. Издали Дюжий узнал его: то был Бумир, кмет, живущий почти у самого Гопла. Бумир, хотя и преклонных лет, но еще достаточно сильный, широкоплечий, обросший жиром, с руками и ногами громадной величины — своей наружностью напоминал свирепого зубра. Темные с легкой проседью волосы его окаймляли лицо совершенно круглое, отличительной чертой которого были: лягушачий рот и глаза. Доман, недолюбливавший Бумира, вообще знал его очень мало; зачем он теперь пожаловал, угадать было трудно. Бумир между тем со всеми людьми остановился у ворот.

Издревле существовавший обычай гостеприимства требовал: всех — милого и немилого принимать под кровлю хозяйского дома. Бумир и Дюжий поздоровались.

— Сбился я с пути, — начал Бумир, — дозвольте у вас отдохнуть. Намедни подняли парни мои оленя… послали вдогонку стрелу… ранили… а он, возьми да и умчись с нею в лес… Нечисть что ли какая сидела в звере, только… обошел он нас… Вторые вот сутки не можем выбраться: ходим да бродим по дебрям…

— Брат мой ранен, — сказал Дюжий, — он лежит в постели; но дом его радуется вашему приезду.

— Я умею лечить раны, — ответил Бумир, — пойду, посмотрю…

— За ним там старуха ухаживает…

Сопя, слез Бумир с лошади и, не спрашивая никого более, пошел к избе.

— Сало, чем заливают раны, у моей челяди, — на ходу говорил Бумир. — Салом этим мы и помажем царапину, а дня через три ее так и след простыл.

Они входили в избу. Доман, словно почуяв чужого, беспокойно пошевелился. Яруха, дремавшая у огня, проснулась и плюнула; ее сердило, что больному не дадут успокоиться. Бумир, ни на что не обращая внимания, прямо подошел к Доману.

По одному взгляду, которым последний окинул своего гостя, легко можно было заключить, что этот не слишком пришелся по сердцу хозяину.

— Я заблудился в лесу!.. Позволишь ли отдохнуть мне с людьми под твоим кровом? — спросил Бумир и, не дожидаясь ответа, тяжело опустился на скамью.

Доман движением руки выразил своему брату желание, чтобы позаботились угостить вновь прибывших. Бумир, бесцеремонно рассевшись, положил свои громадные локти на стол.

— У моих людей есть сало; оно залечивает самые жестокие раны, — проговорил он. — Помнится, как-то проклятый медведь чуть было всей кожи мне с головы не содрал, так салом этим я живо вылечился.

— Ваша милость, — обратилась к нему старуха, — здесь более ничего не надо. Кровь я заговорила, да и травы целебные есть у меня. Ничего больше не надо.

Больной оказался одного с ней мнения. Бумир умолк.

Дюжий вошел в избу, держа в руках чашу с медом и калачи на закуску; слуги несли за ним кубки. Гость с жадностью принялся утолять мучившие его голод и жажду, некоторое время только и слышно было, как он сопел, чавкая да прихлебывая. Яруха вышла на двор и от нечего делать зубоскалила с челядью. Дюжий осматривал лошадей; в избе остались одни — хозяин и гость. Как видно, этого-то и ждал Бумир: он тотчас же подошел к Доману.

— Эй, хозяин любезный, — начал он, наклонившись над постелью больного, — вот уж некстати и рана твоя, и болезнь. Неладное дело у нас творится… Нам и людей, и рук надо. Кметы, братья наши, вздумали бушевать, до скверного, поди, добушуются…

Больной поморщился.

— Что там такое делается? — спросил он.

— Да, что? На князя-то нашего все нападать начинают, сдуру, должно полагать…

Доман не ответил ни слова — он слушал.

— Погибнем все, — говорил Бумир, — князя взбесили, вызовут месть его, призовет немцев…

Заметив, что хозяин ему не противоречит, Бумир продолжал: