Древнее зло в кресле босса

– Люба, Любочка, ты их не слушай. – Чей это голос? Как ее, Таня? – Меня слушай, хорошая! Я маме твоей сама позвонила, они будут вечерним рейсом… Я… Люба, я тебе бульон сварю – целебный. Слышишь? Не слушай тех, кто говорит, что ты не сможешь… Не сдавайся! Я ругалась часто, это от глупости. Потому что всегда хотела быть немножко такой же… Понимаешь, Люба, ты всех меняешь, потому что всегда ищешь чистое, даже в тех, в ком чистого нет! Не слушай их, меня слушай, хорошая…

Очередной провал – настоящий отдых для души, которая уже сдалась. Но рвут же куда-то, просят о чем-то. Жаль только, что конец этой весны не застала – кажется, он обещал быть потрясающим. Еще один голос я не узнала:

– Люба, ты не можешь, не имеешь права! – рыдал рядом какой-то ребенок.

И строгий голос в стороне:

– Здесь реанимация, а не проходной двор! Дамочка, вы спятили тащить сюда малыша?!

Я с этим грозным крикуном была согласна – им здесь не проходной двор. А моей душе больше не нужны куриные бульоны – если разобраться, они никогда ей и не были нужны.

– Куда?! Молодой человек, а вы ей кто?

– Попробуй еще раз ко мне прикоснуться, чувак, – а вот этот спокойный, почти равнодушный голос я где-то слышала, – и я куплю всю эту больницу, потом растяну на дыбе каждого по очереди. Ты будешь моим любимцем, то есть первым. А нет, пойдешь на дыбу после того, как я найду всех чертей, которые выдают права всяким дебилам. Кто тому уроду вообще разрешил за руль сесть?

– Да что вы себе позволяете?

– Григорий Алексеевич, сделайте что-нибудь, – снова женский плач, жалобный, как скулеж собаки, – хоть что-нибудь…

И вдруг грозный голос в стороне смягчился:

– Вы должны настроиться на плохой прогноз, травмы не совместимы с жизнью. Примите мои искренние…

И знакомый мужской голос совсем рядом с моим лицом – тихий, но злой:

– Этого не может быть. Смерть не имеет права брать того, кто получил бессмертие.

– Григорий Алексеевич, так она же…

Рык какой-то. Или просто очередной провал был резче предыдущих и сопровождался ветром в ушах.

– Мамаша, хватит выть! – О боже, и это еще не конец внешней свистопляски? – Достали. А еще плетут про яблоню и яблоко. Что-то я ни разу не слышал, чтобы ваша дочь так выла – орала, бывало, но не так раздражающе. И то, после того, как увидела мой наборчик дилдо, то есть повод был. Эй, санитар! Выпроводи отсюда посторонних. Да насрать мне, что ты главврач… Вася, честное слово, загрёб путаться под ногами.

– Я теперь не Вася, а Мишенька. Я на другом этаже в детском отделении лежу после черепно-мозговой. Уже давно. Видят, что здоров, а выписать не решаются.

– Так и дуй туда, пока я тебя снова не убил. К тебе у меня, кстати, полно вопросов, так что не искушай.

Грохот такой-то. Я попыталась снова погрузиться в себя и больше не прислушиваться к хору голосов. Ничего не важно, кроме куриных бульонов… или чего-то другого?

– Терпи, моя Любовь, я трубку вытащу. Если сдохнешь – клянусь, твой труп пожалеет, что не испарился. А если мы вместе справимся, тогда будут тебе парашюты и экстремальные гонки – все, как ты любишь.

И после этого возникло полузабытое ощущение – поцелуй, но недвижимый, как сцепленные воедино губы. И правда, самое время целоваться. У меня же других забот сейчас нет. Где там спасительная кома?

Но это оказалась не кома, а какой-то сон – в него не падаешь со всего размаха, а будто погружаешься, хоть и быстро. И нет того щемящего чувства безнадежности от очередного рывка вниз.

И сознание вдруг – прямо во сне, бессистемное, перепутанное – отпустило пружину, начало подкидывать картинки, привычную дремотную мешанину: тряпки-шваброчки, измученная Татьяна, выскочивший из головы термин на экзамене, эгоистичный симпатяга, который внезапно превращается в прекрасного, но грязно ругающегося, принца. Эх, его еще воспитывать и воспитывать… Или оставить в покое, потому что каким-то образом он неожиданно для всего мира решил измениться сам. Даже если мы не справимся, моя любовь, то я, кажется, успела сделать все, что могла.

Эпилог

Гребаная цивилизация! Людишки расплодились, словно это и есть смысл их существования, но притом сами обвешались девайсами и то же проворачивают со своим потомством. Пытаются молиться богам, но не тем и не так. Бесят конкретно, а всем серьезным угрозам противостоят своей многочисленностью. Даже мои любимые крысы завидуют такой наглости.

Но чтобы вписаться, надо непременно демонстрировать отсутствие эгоизма и постоянную нелепую страсть к самопожертвованию. Только демонстрировать, необязательно верить в их разумность, – именно так большинство из них и поступает. Всякие магнаты-меценаты, главные мировые фокусники, фактически возводят себе алтари полубогов, чтобы получить еще больше влияния на тех, кто в эти фокусы верит. Мне нравятся настолько безнравственные личности, ничего святого нет – они побеждают Добро ежедневно, без моего участия. Вот только у Добра есть одно неприятное свойство: оно никогда не выигрывает, но и само по себе непобедимо. Следует принять его уже как данность, фоновый раздражающий звук.