Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1

Поехали из Енисейска. Егда будем в Тунгуске-реке, бурею дощеник[408] мой в воду загрузило; налился среди реки полон воды, и парус изорвало, одны полубы наверху, а то все в воду ушло. Жена моя робят кое-как вытаскала наверх, а сама ходит простоволоса, в забытии ума, а я, на небо глядя, кричю: «Господи, спаси! Господи, помози!» И Божиею волею прибило к берегу нас. Много о том говорить. На другом дощенике двух человек сорвало, и утонули в воде. Оправяся, мы паки поехали впред.

Егда приехали на Шаманской порог, навстречю нам приплыли люди, а с ними две вдовы — одна лет в 60, а другая и болши. Пловут пострищися в монастырь. А он, Пашков, стал их ворочать и хощет замуж отдать. И я ему стал говорить: «По правилам не подобает таковых замуж давать». Он же, осердясь на меня, на другом пороге стал меня из дощеника выбивать: «Еретик-де ты; для-де тебя дощеник худо идет! Поди-де по горам, а с казаками не ходи!» Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменной яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову. В горах-тех обретаются змеи великие, в них же витают гуси и утицы — перие красное; тамо же вороны черные, а галки серые, — изменено при руских птицах имеют перие. Тамо же орлы, и соколы, и кречата, и курята индейские, и бабы, и лебеди, и иные дикие, — многое множество, птицы разные. На тех же горах гуляют звери дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, волки и бараны дикие; во очию нашу, а взять нельзя. На те же горы Пашков выбивал меня со зверми витать. И аз ему малое писанейце послал. Сице начало: «Человече, убойся Бога, седящаго на херувимех и призирающаго в безны, его же трепещут небо и земля со человеки и вся тварь, токмо ты, ты един презираешь и неудобство к нему показуешь», и прочая там многонько писано. А се бегут человек с пятьдесят, взяли мой дощеник и помчали к нему, — версты с три от него стоял. Я казакам каши с маслом наварил да кормлю их, и оне, бедные, и едят, и дрожат, а иные плачют, глядя на меня, жалея по мне. Егда дощеник привели, взяли меня палачи, привели перед него. Он же и стоит, и дрожит, шпагою потпершись. Начал мне говорить: «Поп ли ты или роспоп?» И я отвещал: «Аз сем Аввакум, протопоп; что тебе дело до меня?» Он же, рыкнув яко дивий зверь, и ударил меня по щоке и паки по другой, и в голову еще; и збил меня с ног, ухватил у слуги своего чекан[409] и трижды по спине лежачева зашиб, и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом. Палач бьет, а я говорю: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да тож да тож говорю. Так ему горько, что не говорю: «Пощади!» Ко всякому удару: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да о середине-той вскричал я: «Полно бить-тово!» Так он велел перестать. И я промолыл ему: «За что ты меня бьешь? Ведаешь ли?» И он паки велел бить по бокам. Спустили. Я задрожал да и упал. И он велел в казенной дощеник оттащить. Сковали руки и ноги и кинули на беть[410]. Осень была: дождь на меня шел и в побои, и в нощ. Как били, так не больно было с молитвою-тою, а лежа на ум взбрело: «За что ты, Сыне Божий, попустил таково больно убить-тово меня? Я веть за вдовы Твои стал! Кто даст судию между мною и Тобою? Когда воровал, и Ты меня так не оскорблял, а ныне не вем, что согрешил!» Бытто доброй человек, другой фарисей, погибельный сын, з говенною рожею, праведником себя наменил, да со Владыкою, что Иев непорочной, на суд. Да Иев хотя бы и грешен, ино нельзя на него подивить: вне закона живыи, писания не разумел, в варварской земле живя; аще и того же рода Авраамля, но поганова колена. Внимай: Исаак Авраамович роди сквернова Исава, Исав роди Рагуила, Рагуил роди Зара, Зара же — праведнаго Иева. Вот смотри, у ково Иеву добра научитца? Все прадеды идолопоклонники и блудники были, но от твари Бога уразумев, живыи праведный непорочно. И в язве лежа, изнесе глагол от недоразумения и простоты сердца: «Изведыи мя ис чрева матери моея, кто даст судию между мною и Тобою, яко тако наказуеши мя; ни аз презрех сироты и вдовицы, от острига овец моих плещи нищих одевахуся». И сниде Бог к нему, и прочая. А я таковая же дерзнух от коего разума? Родихся во церкве, на законе почиваю, писанием Ветхаго и Новаго Закона огражден, вожда себя помышляю быти слепым, а сам ослеп извнутр; как дощеник-от не погряз со мною? Стало у меня в те поры кости-те щемить и жилы-те тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули: так вздохнул, да покаялся пред Владыкою, да и опять перестало все болеть.