Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Феодора судили по нормам византийского уголовного законодательства и обрекли на лютую казнь, как опасного государственного преступника и нераскаянного еретика. Его ужасная смерть положила конец церковным реформам князя Андрея[589]и словно предвосхитила трагический исход жизни самого Боголюбского. Но вместе с тем она не осталась без последствий и для Киева, которому в самом скором времени суждено было познать на себе мстительную ярость владимирского князя. Древнерусские книжники из благочестия постарались тщательно затушевать всякую связь между свирепым разорением «матери городов русских» и казнью «лжаго владыки» и еретика Феодора. Во всех летописных списках сообщение о церковном суде и расправе над владимирским епископом помещено после известия о взятии Киева, несмотря на очевидную нелепость такой последовательности событий. Дальше всех в этом отношении пошел киевский летописец, отодвинувший казнь «белого клобучка» аж на 1172 г. Однако и он вынужден был признать религиозную подоплеку постигшего Киев бедствия, сдержанно заключив: «Си же вся сдеяшася грех ради наших». Владимиросуздальский летописец был не так осторожен в выражениях, поскольку, видимо, не считал для себя нужным выгораживать киевского митрополита. «Се же здеяся за грехы их, паче же за митрополичю неправду», – написал он, хотя последняя, по его разумению, состояла единственно в том, что митрополит Константин «запретил» (заточил) печерского архимандрита Поликарпа, придерживавшегося «правильного» воззрения на посты в церковные праздники. Андрей Боголюбский конечно же видел «митрополичью неправду» совершенно в другом – в воинственном стремлении Константина во что бы то ни стало сохранить контроль над Ростовской епархией.

Глава 4 Взятие Киева войсками Андрея Боголюбского (1169)

Андрей первым из русских князей не просто поставил религию на службу государственным интересам (до него это делали многие), а превратил религиозную санкцию если не в единственную, то, во всяком случае, в самую мощную опору своей власти. Не довольствуясь евангельским «нет власти, аще не от Бога», он был готов сказать своим подданным: «Моя власть вручена мне самим Богом, я княжу с Божьего благословения». Он чувствовал себя «царем» в своих владениях, потому что в них царствовали Господь и Его Пречистая Матерь, которых Андрей выбрал своими небесными патронами. Эта черта его правления сближала княжескую власть в Ростово-Суздальской земле с византийской теократией.

Естественно, что, полагая источником своей власти Божественное откровение, Андрей не особенно нуждался в каких-то внешних подтверждениях своего права считаться великим князем – будь то родовое старейшинство или обладание старшим киевским столом. Отсюда то равнодушие к делам русского Юга, которое он демонстрировал на протяжении почти тринадцати лет своего владимирского княжения. За исключением помощи, оказанной им в 1159 г. князю Изяславу Давыдовичу[590], летописи не запомнили другого случая вмешательства Андрея в междукняжескую борьбу за Киев. С высоты своего владимирского стола он взирал на нее, как на какую-то мышиную возню, недостойную того, чтобы участвовать в ней. Такая позиция наследника Юрия Долгорукого сильно облегчила жизнь великому князю Ростиславу Мстиславичу, а после его смерти открыла дорогу в Киев Мстиславу Изяславичу.

К тому времени принцип старейшинства фактически изжил себя. Собственно, старшими в княжьем роду после кончины Ростислава были: по линии Мономашичей – «мачешич» Владимир Мстиславич, последний сын Мстислава Великого, сидевший в Треполе; по линии Ольговичей – черниговский князь Святослав Всеволодович. Но их авторитет среди княжеской «братьи» был невысок, собственные силы и средства – невелики, а надежды найти союзников, готовых поддержать их претензии на киевский стол, у того и другого не было никакой. И хотя оба они отнюдь не страдали от отсутствия честолюбия, природное здравомыслие удержало их от того, чтобы заявить о себе как о кандидатах на великое княжение. Такую же скромность проявил и старший сын Ростислава Роман, удовольствовавшийся княжением в Смоленске. Имя волынского князя Мстислава Изяславича, напротив, было у всех на устах, несмотря на то что Киев не мог считаться ему отчиной, так как отец его, великий князь Изяслав Мстиславич, умер, не будучи старшим в роду. Однако он, подобно своему родителю, имел репутацию храбреца, который головой добывает себе место, пользовался поддержкой киевлян и черных клобуков и ранее уже дважды завладевал Киевом, пускай и для того, чтобы уступить его старшему дяде. Было совершенно ясно, что теперь он не уступит великокняжеский стол никому, тем более что Андрей Боголюбский – единственный государь, способный оспорить у него права на Киев, – не испытывал ни малейшей охоты вступать с ним в распрю.