Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Похоронив брата в родовой усыпальнице Ольговичей при вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба, Игорь поехал в Киев на великое княжение; его сопровождал брат Святослав Ольгович. По приезде в город Игорь занял княжеские хоромы на Горе, на «Ярославовом дворище», и созвал сюда киевлян[420], чтобы привести их к присяге. К тому времени в Киеве уже сильно стосковались по Мономашичам; тем не менее, не смея перечить Игорю из-за его «свирепого и гордого» нрава, все послушно поцеловали ему крест. Однако, как только киевляне покинули княжий двор, скрытое недовольство прорвалось наружу. Новое вече, собравшееся стихийно у «Туровой божницы»[421], на Подоле, послало за князем, чтобы урядиться с ним по своей воле. Игорь приехал на зов, но, то ли сочтя ниже своего достоинства лично говорить с толпой, то ли из предосторожности, остановился с дружиной поодаль, а вместо себя отправил на вече Святослава. Вернувшись, тот сообщил брату, что вечники клянут «Всеволожих тиунов», которые «погубили» (разорили) Киев и Вышгород, и требуют, чтобы великий князь впредь лично «правил» (судил) тех, «кому будеть обида». Святославу пришлось от имени брата заверить вече, что княжеская администрация не будет чинить киевлянам «насилья никоторого же», а тиуны будут ставиться с согласия горожан («а се вы и тивун, а по вашей воле»). Тем самым жители Киева добились уступки, в известном отношении аналогичной праву новгородцев выбирать себе посадника. «Аз, брате, – подытожил исход переговоров Святослав, – целовал крест на том кыяном, яко быти тебе князем в правду [что ты будешь исправно нести государственные обязанности], а людем, кому до кого будеть обида, ино ти их судити в правду самому или мне, а тиуном их не судити, ни продавати [не облагать продажами – судебными штрафами]. А что были тивуни брата нашего [Всеволода], Ратьша и Тудор, а тем не быти, а кому будеть быти, ино им имети к суду уроком [тем судить по закону], а в свою волю им людей не продавати [не своевольничать, разоряя людей продажами]» (Воскресенская летопись под 1146 г.). Игорю условия ряда показались приемлемыми, и он тоже вслед за братом поцеловал крест перед «лучшими мужами» из «кыян», подъехавшими вместе со Святославом засвидетельствовать клятву великого князя.

Посчитав дело улаженным, Игорь спокойно отправился обедать. Киевляне же, наоборот, только раззадорились и всей толпой «устремишася» грабить дворы ненавистного Ратши и его людей. Для наведения порядка Игорю пришлось отрядить Святослава с дружиной, который, хотя и с большим трудом, остановил погромы («и едва утиши»). Летописи не говорят, была ли применена при этом сила, но вмешательство княжьей дружины невероятно озлобило киевлян. По-видимому, ограбление Ратшиного двора происходило в рамках вечевого приговора[422], и потому то, что Игорь помешал расправе над отцовым тиуном, было расценено как нарушение князем клятвенных обещаний. «…И не поча [Игорь] по тому чинити, якоже людие хотяху, и не угодно бысть им» – такими словами выражает настроения киевлян Воскресенская летопись.

Установившаяся в городе «тишина» была обманчивой. Уже на второй неделе Игорева княжения Киев вновь забурлил. Московский летописный свод и Татищев говорят, что Игорь не собирался выполнять данное киевлянам обещание и грозил (по Татищеву) «головами киевлян ту обиду Ратшину заплатить». Но Ольговичей больше не боялись. Собравшееся вече постановило звать на киевский стол Изяслава Мстиславича. В Переяславль были отправлены гонцы с приглашением: «Поиде, княже, к нам, хочем тобе».

Изяслав не заставил себя долго упрашивать. Он и без того намеревался выступить против Ольговичей. Когда несколькими днями раньше Игорь прислал к нему спросить, стоит ли он в крестном целовании (то есть верен ли Изяслав присяге, данной год назад перед Всеволодом), переяславский князь не удостоил его ответом и даже задержал посланца. Теперь же его претензии на великое княжение получали более или менее легальную основу – «хотение» самих киевлян. Симпатизирующий Мстиславичу летописец пишет, что он «сжалился» на их просьбы.