Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

За неполное столетие, истекшее после смерти Ярослава, династия так и не смогла выработать политическую культуру, опирающуюся на общеобязательные правила и образцы. Узаконения и соглашения в этой области никогда не носили стратегического и всеобъемлющего характера, длительность их действия не превышала срока жизни одного поколения; каждое очередное новшество не отменяло предыдущий порядок наследования, а дополняло его, расширяя область произвола и множа число спорных ситуаций. Очередность занятия киевского престола и связанная с ней перетасовка прочих волостей не были вполне предсказуемыми политическими процедурами и раньше, когда круг возможных претендентов ограничивался членами одной семьи; а теперь, с разветвлением родов и семей и уменьшением степени кровного родства, распутывание генеалогических связей и установление династической иерархии и вовсе стали напоминать мучительную головоломку. Если в середине XI в. о трех Ярославичах, соправителях Русской земли, еще можно было сказать, что они «есте братья единого отца и матере», то князья второй трети XII в. принадлежали уже к нескольким семейным гнездам — Мономашичей, Святославичей, Изяславичей, Ростиславичей, Рогволожичей, — представители которых считались между собой двоюродным, троюродным и даже еще более отдаленным родством. Живое сознание кровных уз было утрачено. Кровнородственная терминология, еще совсем недавно служившая инструментом для выстраивания иерархических связей, превратилась в чистую условность, так что дядя, например, мог сказать племяннику: «Ты мой еси отец, а ты мой сын, у тебе отца нету и у мене сына нету, а ты же мой сын, ты же мой брат», причем «усыновленный» племянник вполне мог оказаться старше дяди годами, а «братья» — не иметь общих родителей. Разумеется, это привело и к новому пониманию старейшинства, которое теперь все чаще опиралось не на кровное (генеалогическое) право, а на реальный политический вес того или иного князя, его фактическую силу и личное значение, а иногда и просто на его возрастное, физическое старшинство. Возникло даже старейшинство по уговору, ряду, то есть уже совершенно фиктивное, существовавшее только в сфере юридических определений. Иметь кого-то «в отца место и во всей воли его ходити» на этом условном дипломатическом языке междукняжеских отношений второй половины XII — начала XIII в. стало всего лишь официальной формулой «поряда», означавшей, что один князь ищет покровительства другого, находится у него в подчинении, и признавалось такое старейшинство и «отцовство» лишь до тех пор, пока действовал договор.

Старшинство приобретали силой или по договору, в иных случаях его даже жаловали, но оно больше не наследовалось естественным путем. Само понятие единственного законного наследника великого княжения практически исчезло. В любой момент о своих правах на киевский престол могло заявить не меньше двух-трех претендентов, чьи претензии были более или менее обоснованны с точки зрения родовых, семейных или отчинных норм «княжого» владения, и еще по крайней мере один предприимчивый князь, не располагающий в пользу своей кандидатуры никакими другими доводами, кроме того, что не место идет к голове, а голова к месту. Теперь уже не старейший князь занимал киевский стол, а победитель в борьбе за великое княжение признавался старшим князем. Характер усобиц от этого значительно изменился. В прежние времена их затевали главным образом бездольные изгои, исключенные из старшинства и искавшие себе отцовских или хоть каких-нибудь волостей на окраинах Русской земли; теперь же вооруженная борьба происходит в центральных областях Руси преимущественно между представителями старших линий княжеского дома, владельцами крупных отчин, за право наследовать великое княжение, чтобы затем, уже по этому факту обладания киевским столом, претендовать на династическое старшинство и требовать себе послушания: «А мне дал Бог вас, братью свою, всю имети и весь род свой в правду».