Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Между тем власть великого князя Киевского становится все более номинальной. К нему еще обращаются со словами: «Ты еси старей нас в Володимирих внуцех», младшие князья еще выражают желание «ездить подле его стремени», но все это уже этикетные формулы, а не реальные отношения. Названый отец все-таки совсем не то, что отец природный. После Любецкого ряда 1097 г. великий князь больше не верховный судья и не единственный защитник обиженных родичей. Он теряет право на получение дани от них, и, главное, он уже не может по своей воле раздавать города и волости в Русской земле, не может и лишить младших князей их отчин. В его полноправном владении находится лишь «великокняжеский домен» (Киевская земля) и его собственная отчина. Любая попытка со стороны великого князя самовластно распоряжаться чужими отчинами немедленно встречает отпор. Аргументы ослушников столь же просты, сколь незыблемы в юридическом и нравственном отношении: «Лучше мне смерть на своей отчине и дедине, чем Курское княжение; отец мой в Курске не сидел, а в Переяславле: хочу умереть на своей отчине». Более того, младшая «братья» постепенно усваивает представление, что «великий князь для них только до тех пор отец, пока любит их и творит не свою, а их волю»^{132}. Стоит ему не удовлетворить их притязания на те или иные волости, как они посылают к нему сказать: «Аже ны не даси, а нам самим о собе поискати» («Если ты нам не дашь, то сами возьмем»), А намерение великого князя согнуть их в свою волю теперь уже и вовсе расценивается как оскорбление их «княжого» достоинства и достаточный повод для неповиновения с оружием в руках: «Мы тя до сих мест акы отца имели по любви, аже еси с сякыми речьми прислал не акы к князю, но акы к подручнику и просту человеку, а что умыслил еси, то дей, а Бог за всем», то есть: сразимся, а там Бог рассудит, кто прав. Интересы великого князя больше не олицетворяются с общерусскими, и в конце XII в. «Святослав грозный, великый киевскый» (Святослав Всеволодович) на страницах «Слова о полку Игореве» с горечью признается в своем совершенном бессилии: «Н се зло: княже ми непособие» («Одна беда: князья мне не в помощь»). Тогда же наряду с великим князем Киевским появятся другие великие князья, в результате чего династическое старшинство (то есть реальное политическое верховенство) и киевский стол разойдутся навсегда.

Свою роль в ослаблении междукняжеских связей сыграла и благоприятная для Руси обстановка на южных рубежах. Вместе с временным исчезновением половецкой угрозы отпала необходимость в объединении сил ради отражения натиска «поганых». Утраченная привычка князей действовать сообща против степного врага была кое-как восстановлена лишь в конце XII — начале XIII в.

Упадок великокняжеской власти происходил на фоне бурного экономического, политического и культурного подъема древнерусских областей и городов[235] — процесса, отчасти порожденного действиями самой же центральной (великокняжеской) власти, но имевшего также и собственные корни. В конце X — первой половине XI в. в основном завершился распад родоплеменных отношений, вследствие чего бывшие племенные территории восточных славян преобразовались в земли-волости, составленные из главного города с пригородами (младшими городами) и сельских округ. Их пределы большей частью совпадали с прежними племенными границами, однако население этих новых административных единиц размещалось теперь не по родственному, а по территориальному принципу^{133}. Каждая волость фактически представляла собой «вполне законченное социальное целое со всеми необходимыми элементами государственности»^{134}. У нее была и своя определенная территория, и свой «народ», и самостоятельная верховная власть в виде веча, туземной знати («старцев градских») и великокняжеского посадника (воеводы или князя, представителя владетельной династии). Хотя последний и олицетворял собой до поры до времени власть великого князя, но еще в большей степени его деятельность служила интересам местного общества, — защищал ли он границы волости от внешних врагов, содействовал ли освоению новых земель и сбору даней с покоренных племен или оказывал покровительство развитию ремесла и торговли.

На протяжении всего XI и первой трети XII в. расцвет волостей, казалось, отражал первенствующее значение Киева, повышая его статус общерусского центра, «матери городов русских». Сидевшие в областных городах сыновья и внуки, братья и племянники великого князя были как бы спицами, скреплявшими колесо древнерусской государственности. Но сама эта система управления областными землями, базировавшаяся на понятии коллективного (родового) владения, порождала такие изменения их политического и культурного ландшафта, которые центральная власть не могла ни предвидеть, ни предотвратить.