Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

В рамках линейного повествования о политической истории эта схема и в самом деле видится единственно возможной. И тем не менее такой взгляд на процессы, возобладавшие в развитии политической системы Древней Руси начиная со второй трети XII в., как и сами термины, употребляемые для характеристики этих процессов, не вполне адекватно передают существо дела — то, да не то. В конце концов, аргументация в пользу этих определений и исторических схем всегда занимает меньше места, чем оговорки об их неточности. Нередко упускалось из виду главное: то, что пресловутая «раздробленность» Руси была сложным, диалектически противоречивым явлением, в котором центробежные тенденции, набиравшие силу с конца XI в. и особенно ярко проявившиеся во второй половине XII — начале XIII в., соперничали с противоположными, центростремительными, действовавшими во всех областях древнерусской жизни — общественной, экономической, политической, культурной — и на разных социальных уровнях — как верхних, так и нижних. Утрата киевскими князьями государственного контроля над большей частью территории Русской земли, как ни парадоксально это звучит, вовсе не означала «распада» Древнерусского государства. Не случайно памятники этого времени полны плачей и сетований на политическую рознь князей, на их раздоры и войны, на непослушание младших старшим, однако при этом ни в одном из них «мы не встречаем даже намека на то, что государство распадается вместе с дроблением княжеских уделов»^{128}. Нескончаемые жалобы древнерусских книжников конца XII — начала XIII в. на упадок нравственного духа династии и их литературные панихиды по былой славе не могут заслонить тот факт, что Русская земля как государственный организм представлялась им в целом той же самой страной, что и Русь эпохи Владимира и Ярослава. И они были по-своему правы, ибо в конечном счете основы государственно-династического порядка не претерпели с тех пор кардинальных изменений. Тяготение к централизации в X—XI столетиях было ничуть не сильнее, чем в XII и XIII вв. Просто тогда было меньше нарушителей единства страны, а в распоряжении киевского князя имелось больше возможностей сдерживать проявления неподчинения и сепаратизма. Необходимо также помнить и то, что с государственно-правовой точки зрения того времени «княжеские усобицы принадлежали к одному порядку явлений с рядами, имели юридическое происхождение, были точно таким же способом решения политических споров между князьями, каким служило тогда поле, судебный поединок в уголовных и гражданских тяжбах между частными лицами; поэтому вооруженная борьба князей за старшинство, как и поле, называлась «судом Божиим». Бог промежи нами будет или нас Бог рассудит — таковы были обычные формулы объявления междоусобной войны. Значит, княжеская усобица, как и ряд, была не отрицанием междукняжеского права, а только средством для его восстановления и поддержания»^{129}. Таким образом, под «раздробленностью» Руси следует понимать не столько новое качество древнерусской политической системы, сколько резко возросшее количество дезинтеграционных явлений, присущих властным отношениям между членами династии и в прежние времена. Но особенные острота и интенсивность, с которыми они дали о себе знать, делали их «явлениями нового характера уже по существу»^{130}.

Основная причина обострения противоречий внутри династии заключалась в ее стремительном численном росте. Если на всем протяжении XI в. на исторической сцене действовали не более трех десятков князей, то в следующем столетии княжеский род разросся в настоящее «племя», выделившись в особую социальную категорию. От XII в. сохранились имена около двухсот членов правящего рода^{131}, но действительное их число было, несомненно, намного большим. Среди социальных факторов, больше всего способствовавших умножению династии, нужно выделить христианство с его нравственно-политической проповедью братской любви, «послушанья» младших старшим, «непогубленья» христианских душ и внедрением крестоцелования в качестве основы урегулирования междукняжеских отношений и конфликтов. И церковь добилась своего: со второй половины XI в. личность князя обрела неприкосновенность, его можно было лишить волости, но не жизни; случаи намеренного умерщвления князьями своих родственников свелись к единичным инцидентам, вызывавшим всеобщее осуждение. Но, всеми силами отвращая князей от физического взаимоистребления, церковь тем самым невольно множила распри и усобицы, ибо с каждым новым десятилетием все более многочисленные поколения княжеского рода вступали в борьбу за столы и земли, выясняя между собой родственные счеты.