Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Тот же процесс отражается и в народных текстах. Собирательно описательные конструкции с нерасчлененным по составам суждением проясняют свои логические контуры в развитии и варьировании грамматических форм. «Свѣча воскъ яръ» и «свѣча воску ярого» или «свѣчу ярого воску» различаются таким же расхождением между выражением понятия и суждения. Различаются и степенями предикативности (близость к суждению), и характером определенности (близость к выражению содержания понятия).

Невнятно синкретичное по смыслу и форме высказывание выделяет в своем составе — один за другим — различные элементы предложения; оно же — параллельно — формует суждение и из него постепенно вычленяет готовые к употреблению (словесно выраженные) понятия.

Но значит ли это, что на предшествующем этапе развития древнерусский синтаксис — синтаксис разговорной речи — столь уж плох? Нет, он просто другой, чем синтаксис современный. Ведь видно уже, что некоторая рыхлость выражений согласуется с самыми важными, идеологическими, установками средневекового сознания: здесь и обратная перспектива высказывания (каждый предмет и мысли о ней — наособицу), и значимость прошлого в выражении действий, часть и целое совмещены, символический образ заменяет понятие, согласование и сочинение преобладают по принципу «образа и подобия», а предикативное усилие мысли не согласовано еще с модальностью выражения, не составляя единства, как в современном предложении. Предикативный центр (глагол — сказуемое) сообщает то новое, что следует в данной мысли; в древнерусском высказывании он дан объективно. Модальность — субъективно личное отношение к такому новому, но средневековый человек в своем суждении всегда различает то, что есть в действительности, и то, что он только «чует».

Зарубежные лингвисты любят потолковать о логической ущербности и современного-то русского предложения, которое якобы не способно отчетливо выразить мысль. Подобные толки основаны на невежестве. История сложения русских предложений показывает, что перед русским языком стояли разные задачи и были различные возможности организации мысли. Язык выбрал именно эту, такую, которая соответствует русской мысли.

Замечательный исследователь истории русского синтаксиса показал (Тарланов, 1999), как, начиная с XIV в. и особенно в ХV-ХVІ вв. русское простое предложение вырабатывало формальные средства четкого представления логического суждения; с XVII в. стали развиваться различные типы сложноподчиненных предложений, которые представляли, в сущности, свернутые умозаключения. В этих силлогизмах всегда отсутствует большая посылка, поскольку она представлена конкретно вещно в реальном событии высказывания (или является расхожей истиной) — энтимемы как логика пропозиций. «Сократ смертен, ибо он человек» — таково отношение русского книжника к силлогизму, встреченному им в переводных «Логиках»:

«Каждый человек смертен / Сократ человек / Сократ смертен».

Развитие субъект-объектных отношений, способы их выражения в языке привели к созданию градуальной системы односоставных простых предложений — к их системе. «Субъективная» точка зрения может быть выражена семью различными типами высказываний:

Я считаю цыплят — идеально логическое суждение (двусоставное).

Считаю цыплят — определенно-личное (конкретное лицо — 1-е).

Считаешь, считаешь цыплят... — неопределенно-личное (2-е лицо).

Цыплят по осени считают — обобщенно-личное (абстрактное 3-е лицо).

Считается, что цыплята не поддаются счету — безличное.

Считать цыплят — не легкое дело — объективная модальность.

Цыплята — славно! — признак представлен как абсолютный.

«Безличное предложение реалистично представляет то, что реально само по себе не существует, — именно таков признак, отвлеченный от субстанции» (Тарланов, 1999, с. 88) и от говорящего субъекта. А новый признак и есть основное в понимании сущности вещи. Для русского «реалиста» характерно это: не в субстанции мира и не в мысли субъекта, а в слове рождается новое знание и новые формы познания.