Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Вглядываясь в форму понятие, мы отмечаем ее суффикс, который указывает на происхождение слова от глагольной основы. Все древнейшие слова отвлеченного значения обычно отглагольного происхождения. Они фиксируют «понятие», снятое мыслью с действия. Понятие, бытие, житие... остановленное движение, момент становления — скачок, воспринятый мыслью и закрепленный в слове. Однако все эти формы и многие, с ними сходные, также вторичны. Вместо известных нам бытие, житие некогда сосуществовали рядом имена без суффиксов: бытъ и быть, житъ и жить («Да претворится вся земная жить!» в старинном переводе значит ‘всё живущее’; «быть земная» — земное существование и т. д.). В этих именах тоже выражена отвлеченность, но отвлеченность, понимаемая весьма конкретно. Древняя «отвлеченность» заключается только во множественности представлений одного и того же (например, человека или любого живого существа). Это отвлеченность собирательности, которая только похожа на отвлеченность, потому что общие признаки качеств тут никак не представлены, не обобщены в слове. Все такие слова вообще не термины, они отражают первое движение мысли, схватившее нечто в движении, обобщают объем понятия (т. е. всё, что может быть, всё, что может жить, и т. д.), не представляя нам его содержания, т. е. признаков общего сходства. Имя опредмечивает выявленное представление, извлекая его из потока сознания, и только много позже (но уже в древнеславянском языке) с помощью обобщающего суффикса -jь- образуются отвлеченные имена житье, бытье. По образцу таких вторично собирательных имен и создано слово понятие.

Всё говорит о том, что слово это образовалось поздно.

Старинное значение слова сохранилось в сочетаниях типа «понятия не имею» — выражение конкретной способности к познанию, к «схватыванию» сути вещей, но в проявлениях этих вещей, в их признаках. Понятие как ‘понимание чего-то’ обычно еще и в XVIII в., но тогда же это слово понимали также как ‘представление’ («понятие добродетели», «понятие закона», «общие понятия жизни»); такое значение к концу XIX в. стало уже просторечным, в литературном языке оно заменилось другим. В середине XVIII в. поэт-дипломат Антиох Кантемир, переводя английских философов, сказал: «Я бы идею назвал по-русски понятием»; после него «идею» стали понимать как ‘мысль; понятие’. В те же времена и на Западе идея — столь же многозначное слово (и ‘мысль’, и ‘образ’, и ‘представление’, и ‘понятие’), так что русское представление о понятии как идее определено не так уж и строго. И лишь на протяжении XVIII в. славянское слово понятие завершило свой путь развития: ‘способность познания’ → ‘понимание’ → ‘представление в образе’ → ‘идея в символе’ → ‘понятие’. XIX век такое значение слова закрепил как термин.

Но вернемся к давним временам.

В родственных славянским языках обозначение понятия также связано с физически конкретным действием и также достаточно поздно оформлялось морфологически. То же самое, что и в других словах, которые передают интеллектуальные возможности человеческой деятельности. Постичь умственно — то же самое, что и достичь телесно. В древности глагол сягати обозначал действие ‘достать (обычно рукой)’, отсюда и досужий — человек сметливый и тароватый. В прошлом это положительная характеристика. Многие другие слова, долго сохранявшиеся в русских говорах, связаны с обозначением умного и смышленого человека: стремный ‘скорый’ от стремиться, дошлый ‘сметливый’ от глагола дойти (до всего самому), ловок от ловити, хитрый ‘хваткий’ от хытити ‘похищать’; даже слово предмѣтъ восходит не к глаголу мѣтити, а к слову метати. Важна не сама по себе цель — важно действие в ее достижении. Быстрота ног, меткость глаза, верность руки, связанные с естественными движениями тела, перешли в своих обозначениях на характеристики умственной силы и ловкости.

Так и понятие означает буквально ‘схваченное’, ‘настигнутое’. Отражен тот самый промежуточный уровень между вещью и обозначающим ее словом. «Говоря о переходе образа предмета в понятие о предмете, в более исключительно человеческую форму мысли, мы увидим, что этот переход может совершаться только посредством слова, но при этом будем помнить, что само слово никак не создает понятия из образа, что понятие, как и многое другое в личной и народной жизни, навсегда остается для нас величиною, произведенною, так сказать, умножением известных нам условий на неизвестные нам и, вероятно, неисследимые силы» (Потебня, 1976, с. 84). История слов показывает, что «неисследимые силы» можно опознать и определить.

Итак, образ предмета переходит в понятие о предмете, но в границах слова; хотя само слово понятий не создает, оно является «способом образования понятий» (тоже слова Потебни). Как же они об-раз-у-ются?

Через символический образ, через образ подобия — символ.