Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

...будто лебедушка — еще один поворот мысли, новое уточнение, которое делается в XVI в. в поисках реальности выражения: как бы лебедушка, и похожа, и не очень похожа. Некая пожелательная модальность, вера в то, что милая... а вдруг и лебедушка тоже?! Словно заклинание в собственной неуверенности: исконно форма буди то — повелительно-пожелательное наклонение. «Нѣкие мнять, тако сказаючи за подлинную вещь, что будто они всегда ростуть» (Назиратель, л. 47 об.). Нет уверенности, что это так, но желание, чтобы именно так и было, — налицо.

...словно лебедушка — это уже середина XIX в. Такое выражение сводит на нет все помыслы ищущей точного выражения мысли: словно — это так говорят (словом), как сказано, а всякий знает, как далеко это может быть от реальности.

Заменой вспомогательного слова человек все дальше отходит от реальности веры в строгий мир действительных фактов, субъект речи всё больше отчуждается от предмета своих размышлений:

како — как — как бы — точно — будто — словно...

Замены путём удвоения (как → как бы) — не новость для русской ментальности. Это выражение условно-предположительного сравнения, всегда присутствующего в подсознании «на всякий случай». Устаревшие разговорные формулы типа точно как у Пушкина, точно будто у Добролюбова, точно бы у Достоевского, словно как у Островского, словно бы у Тургенева сохраняют уклончивость подобного сравнения; то же в народной речи: будто что, будтось и др. (СРНГ, 3), а в XVIII в. таких форм бесконечно много: словно как, как словно («стоишь как словно пень»), так словно бы, так словно как и др. Усиление степеней предположительности создает определенное «поле модальности»:

как — точно — бы → как — будто — бы → как — словно — бы.

Столь же важно по справедливости отнестись к тому, что узнал: а верно ли?

С XII в. известны многие книжные слова, выражавшие меру доверия к познанному или услышанному: верно, вправду, истинно и т. д. В XVII в. явились столь же книжные по происхождению — подлинно, правильно, действительно. Писатели XIX в. предпочитают разные: Салтыков-Щедрин — подлинно, Гоголь и Тургенев — правильно, Лев Толстой — действительно.  Если вдуматься, оттенки разные, смысл каждого выражения «как бы» выдает писателя в его авторском выборе слова. Подобной возможности выбора оттенков выражения в средневековой Руси не было, и в этом — резкое отличие от современного состояния в выражении мысли. Мысль выражалась в самых общих формах модальной оценки, одинаковых для всех говорящих. В древности вера в истинность сказанного столь глубока, что не возникает сомнений, будто истинное и верное могут быть не взаправду, а «понарошке». Потому и слова такие увесистые и непреклонные: вера, правда, истинна. Точно, как будто и прочие, их сменявшие, выражают уже сомнение в истинности сказанного, его следует про-вер-ять. Все новые формы выражения связаны с обозначением мысли, которая тревожно ищет не только правду в реальности идеи, но и истину в действительности фактов.

Такой же путь развития проходят и словечки, смысл которых состоит в отсылке к чужому слову.

«Освежение» древнего словесного образа происходило постоянно путем подстановки более «понятного» на данный момент корня. Например, в развитии выражений со словами дѣ- → чай → скать (сокращенное от так сказать) → де-скать, а также отсылками типа ведь или частицами чать, знать, чуть и др.

Древнейшей формой, кажется, был остаток старого аориста от глагола чуяти — то самое неопределенно общее чутье, которое заменяло древним русичам интуицию и которое современные интеллектуалы, утратившие его, именуют инстинктом. Чу! — обрати внимание, не пропусти: «Чу, песня! Знакомые звуки...» — «У них, чу, бычка зарезали...» Междометие в смысле ‘слышь’: не мерещится ли?

Дѣ- — от дѣяти, одновременно и ‘говорить’, и ‘касаться’, и ‘делать’. В 987 г. греки призывали князя Владимира принять христианство: «Да аще кто, дѣеть, в нашю вѣру ступит, то паки умеръ въстанет и не умрети ему в вѣки» (Лавр. лет., л. 37) — кто, говорит, нашу веру примет, то после смерти воскреснет. Сокращенная форма дѣть значила ‘он говорит’, отсюда частица де: и «отвѣтъ чинять: мы де учились у своихъ отцовъ!» — в «Стоглаве» 1551 г.