Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Так на протяжении пяти столетий, до начала XV в., в представлении древнерусского автора достоинство окончательно противопоставлено неизбежной надобности. Мамай достоин — своей судьбы, Дмитрий же — подобен, он равен этой судьбе, он судьбу воплощает. Иерархия отношений определенна и ясна, потому что, начиная с абсолютного годѣ, которое не может быть перенесено на человека, все последующие степени оказываются ступенями понижения властного права, от довлѣеть через достоить до подобаеть. То, что есть право и власть для высшей степени, то воспринимается снизу как обязанность на степени низшей. Довлееть Бог, потому что Он обладатель воли. Мамай же обязан этой воле, которую он исполняет. Абсолютность слов типа годѣ заключается в их безразличности к субъекту воли — в языческом представлении это просто судьба. Довълѣеть, достоить, подобаеть — глаголы и, следовательно, обязаны выражать субъект или объект волеизъявления. Они и делают это, но делают странным образом. Они одновременно и воля, и обязанность, в зависимости от того, на кого обращены в данный момент. Их смысл определяется не значением слова, а положением лица в иерархии. То, что должен я, — то становится волей князя; воля же князя — мое обязательство. Взаимообратимость этих глаголов усиливается их формой: все они употребляются только в форме 3-го лица единственного числа. Именно так выражается отношение к безличной таинственной силе, которая в равной степени правит и моим долгом, и твоим правом.

Приняв все это во внимание, попробуем выявить последовательность в изменениях того словесного образа, с каким наши предки когда-то связывали представления об об(в)язанности обязательства. Таких образов два, идущих рядом, возможно, по смыслу и пересекавшихся в какой-то точке прошлого, но все-таки разных: книжная по происхождению обязательность и народная, по существу, обязанность.

То, что довълѣеть, со временем, уже за пределами древнерусской эпохи, постоянно усиливая степени обязательности, породило целую цепочку однозначных ему слов, таких, как над-лежит, след-ует и др. — также известные формы неравенства в отношениях между Богом и человеком, у которого нет права на выбор: он просто обязан исполнить ему предназначенное; оно нависает над ним, давит его, довлеет ему и предстоит.

Другой уровень тех же отношений — то, что достоить. В известном смысле, это большее равноправие к проявлениям чужой воли, чем довлѣеть. Совершенное равенство отражено в глаголе подобаеть. Подобие в степенях и равенство в отношениях, хотя бы и чисто внешнего свойства. Разница только в том, что достоить может в любой момент обернуться неравенством и зависимостью, тогда как подобие сохраняется неизменным: по образу и подобию. Эти два глагола важнее безусловного довълѣеть. Потому-то в последующих преобразованиях отношений обязанности довълѣеть исчезло стремительно (современное бытовое сознание ощущает этот архаический глагол как «давит», что верно не в семантическом, а в переносно-образном смысле). Не случайно также, что возникли слова, говорящие о достоинстве подчиненного перед лицом начальствующего и о подобии равных. Но всё, что прежде воспринималось как достоинство и приличие, в конце концов устранилось из этого ряда обозначений, потому что внутренний их смысл не был связан с возникшими в языке отношениями между обязанностью и необходимостью. Не все необходимое прилично, но и не всё должное обладает достоинством. Чисто личные характеристики достоинства и приличия стали восприниматься как психологически обусловленные свойства, и это препятствовало включению их в модальность долженствования. Должное безразлично к частностям личности. Оно абсолютно, это его свойство последовательно и неуклонно отливалось в обозначениях русского языка.

Другое дело надобѣть, которое постепенно утрачивало ненужные в разговорной речи лишние слоги, так что со временем вместо этой глагольной формы мы получили надобѣ, надобно, надо и вошедшее в орбиту его значений нужно. Нужно определяется нуждой, т. е. необходимостью высшего смысла; присоединение нужи-нужды к древней добе знаменательно как завершение пути, длительного пути формирования четкого знака для выражения ясной силы необходимости. «Надо, Ваня!».

Кроме обязательной краткости формы, народное сознание отличает формы «нужды» еще одним признаком. Это обязательность внутреннего побуждения, нравственное движение самого человека, который испытывает нужду в том, что считается надобным. Оно уже никак не связано с давлением внешних сил; это совесть или иное моральное чувство, выработанное обществом в тяжких страданиях жизни. «Нужно... Надо...». Народное представление о долге совпало с личным чувством обязанности — сделать это и сделать так.