Древний Человек в Городе

Август отпил коньяк и заговорил очень тихо: “И часто вам приходится этим заниматься?” — “Что вы имеете в виду, сэр?” — “Исполнять обязанности пристава у этого помешанного демагога”.— “Быть приставом — не обязанность, а семейная — я подчеркиваю, семейная, а не родовая — привилегия Уркелей. Уркел — моя фамилия, сэр. Что касается вашей характеристики Генерального Исполнителя, то не могу ни согласиться, ни не согласиться с вами, поскольку вчера я видел этого человека впервые в жизни, так же как и моего коллегу, второго пристава (я был первым). Могу к этому добавить, что не знаю имени ни того, ни другого”.— “Но вы же прекрасно знали, что я обречен на страшную пытку и смерть, не так ли?” — “Я именно так и полагал, сэр”.— “Но вы не удивились, увидев меня входящим в бар?” — “Нисколько, сэр. Потому что я знал, что я вас НЕ ЗНАЮ. Удивляться можно, когда что-то знаешь, а потом оказывается, что не знаешь. Нет, я был слишком уверен в своем незнании вас, чтобы удивляться. Мы, в Городе, если вы позволите мне сделать это весьма рискованное обобщение, мы больше знаем себя, чем других. В отличие от иностранцев, сэр, которые явно склонны к противоположному”.— “Хорошо. Но что вы подумали обо МНЕ, избитом и лежащем перед вами на полу?” — “Я подумал, что я в таком виде не пошел бы на свадьбу своей дочери или на совершеннолетие соседского сына. И еще подумал — хотя здесь была возможна ошибка,— что вы знали, что делали, оказавшись в такой ситуации. Оно и подтвердилось фактом вашего появления здесь и сейчас, сэр”. “Хорошо,— он опять чувствовал, что сходит с ума,— но теперь, когда вы знаете, что Генеральный Исполнитель, как вы его называете, и двое палачей с ним погибли...” “Не имею об этом ни малейшего представления, сэр”.— “Но об этом написано во всех газетах, говорится во всех телепрограммах...” — “Я не читаю газет и не смотрю телевизор”.— “Радио?” — “Да, сэр, музыкальные программы, Бетховен прежде всего. Меньше — барокко. Из двадцатого века — Скрябин, Стравинский, Шэнберг”.

Все это удивительно, но разговор не ведет никуда, превращаясь в вежливый, но тупой ДОПРОС. А не прав ли был кретин Генеральный Исполнитель, говоря о допросе? Нет, надо пробить глухую защиту, спровоцировать бармена на прямой поединок.

“Значит, если завтра вы — в компании, надо думать, уже другого Генерального Исполнителя, хотя, может быть, и все того же улыбчивого дебила, второго пристава — снова увидите меня корчащимся перед вами на полу, то будете вести себя так же, как вели вчера в силу той же семейной привилегии. Теперь мне все понятно”. “Нет, сэр,— голос бармена был непререкаемо категоричен,— заранее прошу прощения за резкость, но ваше предположение абсолютно бессмысленно. Ни один человек не может появиться перед Генеральным Исполнителем и его помощниками дважды, потому что умрет у них на глазах в первый раз, по каковой причине и сам их не увидит во второй и, таким образом, не сможет их узнать и отождествить”.— “Но я же не умер!” — “Совершенно верно, сэр, но ОНИ умерли, что равным образом исключает повторение ситуации.

К этому позволю себе добавить, что ни я, ни мой коллега, второй пристав, НЕ ВИДЕЛИ ЛИЦА Генерального Исполнителя, поскольку он все время был СПИНОЙ К НАМ. Так же, как мы не могли видеть и его помощников, которые вошли, когда нас уже не было в комнате”.— “Но я же могу отождествить ВАС и обо всем рассказать?” — “Безусловно, сэр, только вам никто не поверит. Так же, как и мне, захоти я это сделать”.

Ну что ж, нет так нет. А не является ли все это демонстрацией простейшей истины: У ИСТОРИИ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОЧЕВИДЦЕВ? Уйдя, страх оставил пустоту. Чем же ее заполнить, как не историей, пусть даже неочевидной, невидимой для наполненных страхом глаз ее участников?

“За первую главу вашей истории! — Август поднял стакан.— Не прекрасно ли: дойдя до моря, леды омыли своих богов в пене прибоя... И дальше — дабы умилостивить керских богов, они поклялись навсегда забыть своих и все свое. Нарушивший клятву наказывался смертью”.

Ровно и неназойливо, как привыкший к своей маленькой аудитории лектор, бармен сказал: “В истории не было времени, когда бы керы здесь не жили. Они и сейчас здесь живут. Леды? Если эта гипотеза верна — и я не намерен заниматься сейчас ее опровержением,— то, не забывайте, бухгалтерия искупления всегда двойная. С самого начала были оставлены какие-то люди или семьи, священным долгом которых было сохранение крови и семени керов. Из поколения в поколение, в строжайшей тайне. Никто другой не должен был знать, что они — керы, а о ком узнавали, тот подвергался самому страшному наказанию”.— “И сейчас тоже?!” — “А вот и мой сменщик. Благодарю вас, сэр. Не забудьте про устриц”.