Древний Рим. Имена удовольствий

– Хочешь вести себя, словно гордая пленница в объятиях врага? Не-ет… я передумал, это сначала я хотел заставить тебя, применяя силу, но теперь поступлю иначе. Я заставлю тебя желать… желать меня так же сильно, как я желал тебя все эти дни, сгорая от мысли, что ты принадлежишь другому.

Я вздрогнула. Лучшей мести, кажется, нельзя было и придумать. Дакос все рассчитал. Поступи он грубо, моя ненависть послужила бы мне оправданием. Но если я сама уступлю, поддавшись соблазнам, то буду наказана вдвойне.

Фракиец положил кроваво-красный гранат на покрывало, а сам потянулся ко мне:

– Дай, помогу тебе все это снять…

– Я сама.

Плевать! Веду себя как трусливая овца, сколько можно хныкать, я же не какая-нибудь невинная дева, чего мне стесняться, тем более он уже видел меня нагой. Я поднялась на ноги и, с вызовом глядя на Дакоса, освободилась от платья и нижней рубашки. Но, похоже, он и не думал сразу накидываться на меня, хотя был в полнейшей боевой готовности. Вместо этого Дакос оперся локтем о лежанку и, придерживая голову рукой, с улыбкой меня разглядывал:

– Какая же ты красавица! Белая и чистенькая, будто молоденькая овечка, только что вышедшая из купальни…

Это сравнение меня погубило. Овца! Он не мог выразиться точнее. После этих слов я больше не могла злиться на него, страх исчез, уступив место нервному смеху. Никогда в жизни мне не было так смешно, хотя я четко понимала, что мое состояние граничит с истерикой. Дакос смеялся вместе со мной, а потом встал рядом и, полностью разломив гранат на две половинки, выжал из них сок прямо на мою грудь. Я смотрела, как красные струи стекают по моему животу и ногам, и на мгновение мне стало жутко, но лишь на мгновение…

Он положил меня навзничь и начал покрывать поцелуями, слизывая дорожки гранатового сока с моего тела, захватывая губами соски, а я лежала с закрытыми глазами, раскинув руки и ноги, только вздрагивала и впивалась ногтями в свою же ладонь. Дакос вошел осторожно и медленно, убедившись, что я уже готова принять его, и полностью оказавшись во мне, торжествующе вскрикнул.

Я отвернула голову к стене и открыла глаза, разглядывая веточки плюща, обвившего решетки ажурной беседки. Я не испытывала страсти или какого-то особого удовольствия, но и противно мне тоже не было. Странное чувство… Словно я сейчас была его колыбелью, его лодкой, на которой, плавно покачиваясь, мужчина должен доплыть до ворот Елисия – своего фракийского рая.

А потом он хрипло застонал и опустился на меня, словно в бреду бормоча мое имя – Наталия… Он говорил еще какие-то слова, наверно, на своем языке, я их не понимала, хотя после разобрала:

– Богиня… моя богиня! Прекрасная…

И тут я не выдержала и разрыдалась, громко и отчаянно, во весь голос, я даже завыла. Все переплелось сейчас – моя любовь, моя боль и отчаяние, моя извечная женская слабость перед мужской силой, мой страх и стыд, покорность и желание бороться. И жалость… жалость к нему и себе.

Он тотчас отстранился, поднял меня с постели, – теперь я сидела у него на коленях и, обняв за шею, пыталась остановить судорожные всхлипывания. И ведь он искренне пытался меня утешать:

– Прости, прости, что же я с тобой сделал. Они превратили меня в чудовище, в зверя… я прежде не был таким, я всегда уважал женщину, я никогда бы не стал тебя принуждать.

Похоже, он искренне сожалел о том, что случилось, но мне не было дела до его раскаяния, я не могла разобраться в себе, не могла понять, как быть дальше. И уж тем более, не пыталась его винить, он – мужчина, а я прежде провоцировала его, дразнила, смеялась… по делом мне, допрыгалась козочка…

– Я принесу воды и умою тебя. Здесь рядом ручей. Я скоро вернусь.

Дакос вылил остатки вина из бурдюка прямо на земляной пол беседки и скрылся в темноте сада. Я сидела на смятом покрывале, обхватив руками свои голые плечи, и потихоньку успокаивалась. Даже заставила себя улыбнуться. Ничего, справлюсь и с этим…

Может, мне повезет, я доберусь до Рима и поселюсь в своем доме. Клодий будет подкидывать нам с Элиавом немного денег на пропитание, если, конечно, снова не рассорится со своей знойной красоткой. Нам нужно не много. А вредного Мапроника я продам. Вот точно! Нет, все равно жаль старика, лучше я его отправлю к Оливии, у нее много рабов, и старому сатиру место найдется. А Гай…

При мысли о нем у меня из глаз снова полились слезы, но я глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Я все честно ему расскажу. Как-нибудь аккуратно скажу, что со мной случилась беда, и я не могу стать женой консула. Он быстро все поймет, узнав, что ночь я провела в лагере рабов. Он не примет меня после таких известий. По Риму поползут гадкие слухи, словно ядовитые змеи. Каррон не захочет, чтобы его имя снова полоскали в грязи.